In medias res

Прощаясь с апостолами, наставляя их, – рассчитывал на Иуду: «Один из вас предаст меня» – и предсказание, и, возможно, предписание. – Христос сжигал мосты за собой. Он понимал, что только эта ставка ценою в жизнь способна подтвердить его учение. Без этого (восхождения на Голгофу и распятия) оно, это учение, осталось бы просто набором словесных высказываний. В восхождении на Голгофу – заветное единство слова и дела. Этим путем шли и Сократ, и Джордано Бруно, и Жанна д, Арк…

* * *

Каждая судьба должна обрести право собственного голоса… Если я принадлежу обществу, если я его частица, то не может быть, чтобы выпавшее на мою долю было напрасным, никому не интересным. И почему я должен скрывать случившееся со мной?

* * *

Нас только обольщает (и изматывает!) иллюзия, что в наших сокровенных делах, на пути обретения внутренней свободы, нам кто-то может помочь. Отец ли, учитель ли, какая-либо женщина… Чушь! Никто помочь не может. И если даже тебя выслушают, и ты на какое-то время почувствуешь облегчение, – оно мнимо. Неминуемо раскаянье – зачем выворачивался наизнанку. Уж не лучше ли прямо обращать свои молитвы к тому, кто все равно тебя не услышит, – к Богу? А значит, (прежде всего!) к самому себе. Помолись! Открой себя бумаге, – она отделяет твою душу от тебя и делает ее приемлемой для других. Только так другой тебя может услышать, – приняв твой голос за свой. И, может быть, поймет…

* * *

Единственная помощь себе – в преодолении. В предоставлении себя всем неизбежным испытаниям, проходя через которые, ты становишься другим. И нередко оказываешься в состоянии решить задачу, прежде казавшуюся неразрешимой. А жаловаться на судьбу – грех. Недаром человеческое общение выработало прекрасные защитные штампы: «Как поживаете?» – «Спасибо, прекрасно!» И – привет!

* * *

Весь смысл поисков внутренней свободы сводится к тому, чтобы в собственной слабости найти силу. И в этом – высшая мудрость. Не бежать от судьбы, но поставить свой парус под точным углом к ветру…

Образ и слово

Рассказ Германа Егошина о проделках молодости: «Ночь пьянствовал. Потом, часов в 5 утра позвонил Крестовскому. Долгие гудки… Наконец, разбуженный, недовольный, Ярослав взял трубку. А я ему – задушевно: Знаешь, не могу уснуть, всё думаю, кто я? – Гений или большой талант?..» – «Тьфу!.. Твою мать!..» – Бросил трубку. После – с Шамановым – они долго думали, как мне насолить. И придумали титул: «И. О. Гения»

Таким анекдотом потешил нас Гера, когда мы встречались у Е. П. Антиповой…

* * *

Очевидно, недостаточно иметь талант. Надо, чтобы в него поверили. Тогда он и сам по-настоящему уверует в себя.

«Похвала нужна артисту, как канифоль для скрипки» – сказано слабо! Похвала нужна артисту – художнику! – как бесконечное повторение слова «люблю» женщине. Ибо художник всё время ждет опровержения собственных сомнений, освобождения, хотя бы минутного, от постоянных терзаний, порождаемых неуверенностью в себе. Ибо неизбежная расплата за то или иное решение – сомнение и неуверенность – немой вопль отвергнутых возможностей…

* * *

«Не уверен – не обгоняй!» – гениальная заповедь! Неуверенность в себе мешает сделать решительный шаг, отказаться от привычного, не идти по накатанному пути. Но что такое уверенность в себе – качество ли таланта или защитная броня молодости? Молодость – уже не догонишь! А талант? – О нем знает один Бог, но молчит. И тем самым провоцирует пробовать. Посягать!

* * *

Изобразительное искусство предполагает словесные комментарии. А словесное истолкование образов – не что иное, как раскрытие их ассоциативно-символических значений. Произведения искусства благодаря искусствоведению обретают дар речи. Искусствоведение – создает смысловую перспективу художественных образов, реализуя в слове их символические потенции.

* * *

Художники инстинктивно недолюбливают искусствоведов. Искусствоведы, якобы, не понимают их искусства, – так им кажется. На самом деле суть в том, что искусствоведы понимают. И это – объективно – «страшнее». Переводя образ на язык слов, – разумеется, перевод этот никогда не может быть полным! – искусствовед истолковывает и формулирует суть произведения. Но «формулирование» – это, так сказать, и «закрытие» (исчерпание) какой-то части замысла художника. Чем глубже истолкование – тем полнее «закрытие», хотя великие произведения искусства абсолютно исчерпать словом невозможно. И все-таки, «разъясняя», «разоблачая» художника, что необходимо для его признания, искусствовед «совершает убийство»: «объясненный» художник как бы «приговорен» искусствоведом. Но творя свое «черное дело», требующее все новых жертв, искусствовед действует во имя рождения новых художников, еще не «объясненных». И в этом – жизнь! Не говоря уже о том, что произведение искусства всё равно неизмеримо объемнее любого его истолкования. Образ не сводим к слову, и каждая эпоха извлекает из образа созвучные ей смыслы.

* * *