In medias res

Отчего мы так неохотно расходимся по домам, встречаясь с друзьями, или даже – участвуя в каких-либо общественных мероприятиях: собраниях, заседаниях, часто затягивающихся очень надолго? Да оттого, что, растворяясь в коллективе, мы как бы приобщаемся к его бессмертию. Ведь коллектив, род – бессмертны. Интересно, что все совместные действия коллектива – жизнеутверждающи: трапеза, хоровое пение, танец.

Даже поминки переходят нередко в праздник. У язычников проводы усопших «опровергались» вакханалиями… Растворение личности в коллективе, иллюзорное обретение ею бессмертия коллектива выразилось, между прочим, в известной поговорке: «На миру – и смерть красна!»

* * *

Чувство личностности неизбежно сопряжено с чувством собственной «предельности», смертности. И как следствие этого в человеке развиваются творческие потенции, стремление «продлить себя» за грань своего индивидуального бытия. Как у Пушкина, нет, дескать, «весь я не умру, душа в заветной лире»… Творчество личностно потому, что это личностная реакция на осознание собственной смертности. Примечательно, что жажда творчества зарождается еще в детстве, тогда, когда человек ощущает себя бессмертным. Творчество – и есть вызов смерти, приобщающий человека к бессмертию.

* * *

Наш голос начинает быть слышим – по-настоящему – лишь «оттуда». И наша жизнь, отраженная нашим небытием, вдруг приобретает терпкую ощутимость, становится реальностью и для других.

* * *

О Глебе Семенове, его последних днях… В его лице появилось нечто от обведенности у персонажей в этюдах Александра Иванова. Сине-лиловые тени. Обострение контрастов. Артикулированность черт…

Он сказал с придыханием: «Я не знал, что ты ко мне так относишься». – Наверное, в этих словах – был какой-то отголосок недовольства самим собой… Я промолчал. Про себя же подумал, что «отношусь к нему», прежде всего, – в его страдании. (Вспомнил Достоевского: «Страданию твоему поклонился»…) И мною руководит – как бы это сказать? – нечто похожее на чувство вины перед его страданием…

До этого он говорил: «Самое страшное – это ничего не мочь». Я пытался его утешить: «Вы же, все-таки, можете читать, думать, видеть…» То есть, – подразумевая возможность еще более тяжелого положения…

Один из последних образов: Г. С. после уколов (видимо, неосознанно вспоминая пастернаковского «Живаго»): «Я понимаю, что это эрзац существования, но, все-таки, какое счастье существовать! Хотя бы так, – по сравнению с тем, что было утром». (Приступы становились всё более мучительными).

И затем – обращаясь к Лене и ко мне: «Как я вас люблю!..»

Потребность в ритуалах

В столовой Дома творчества «Комарово» улавливаю обрывок фразы: снимают фильм об Ахматовой. – Говорится это кем-то из работников Телевидения под аккомпанемент позвякивающих ложек и вилок. Ловлю себя на чувстве неприязни к очередному ритуалу заклания выдающейся личности и ее запаздывающему обожествлению. Так было с Пушкиным, Лермонтовым, Маяковским, Мандельштамом, Цветаевой… Теперь – с Ахматовой. И ей довелось испить горькую чашу надругательств, претерпеть обряд травли. Неумеренно-восторженные посмертные восхваления, юбилейные торжества – таков наиболее примитивный способ реабилитации значительной личности перед обывателями. Сперва – убить, потом – проливать крокодиловы слезы…

* * *

Видимо, личность и человеческое сообщество роковым образом связаны. Вновь и вновь возвращаюсь к горькой мысли об этом. Как откупались от идола коллектива, принося в жертву своих товарищей и друзей, те деятели, которые сами уже были уготованы к закланию! Хотя этого они еще не знали. Лишь нюхом чуяли: то же самое может случиться и с ними; трудно прозревая, что каждый из них не только частица бессмертного коллектива, во имя которого он и совершал жертвоприношение (пусть лишь соучаствуя в нем), но и единица, какая-никакая личность, а, стало быть, и до него тоже дойдет очередь… Потому и старались! – Умилостивить, утолить идола другими…

* * *

Застойное общество не может не бояться инакомыслия. Инакомыслие способно поставить под сомнение правомерность его застоя. Отсюда – процессы против диссидентов. Ритуалы судилищ, поддерживающие тонус общественной дисциплины, вернее, видимость порядка, утверждающие единство – в молчании. Когда «народ безмолвствует» – не свидетельство ли это единства?

* * *