In medias res

Характер Дела свидетельствует, что была создана огромная машина, Молох, требовавший для своего насыщения всё новых жертв. Запущенная, эта машина работала уже по инерции, рутинно. Все допросы – написаны по одной кальке. Трафаретен сценарий вербовки заговорщиков. Обычно – начальник вызывает подчиненного и говорит: «Мне известно о Ваших антисоветских настроениях», т. е. откровенно шантажирует. Подчиненный растерян. И тогда начальник протягивает ему руку, «утешает»: «Не один Вы думаете так» И предлагает вступить в организацию, выполнять его поручения.

* * *

Изношенные простыни, отсутствие в больницах белья, испорченная канализация – способы вредительства? Странная логика. Истинный вредитель, чтобы скрыть свой коварный умысел, должен был бы заботиться, чтобы у него всё выглядело хорошо. Чистота и порядок – в данном случае – формы конспирации. Вообще странно, что «вредительство» оказывалось направленным против всех. Нецеленаправленный террор, так сказать. Но в ту же самую больницу могли попасть и родственники «вредителей», от не хлорированной воды могли пострадать их дети. То есть злоумышленники сами ставили своих близких (да и себя) под удар…

* * *

Итак, вырисовывается картина: механизм запущен и обязан работать. Но в этой работе задействованы люди. Интересно, что они чувствуют? Трудно представить, что столь топорно фабрикуя «дела» и поставляя желаемую «наверху» информацию, они не понимают своей роли, своей впутанности в грандиозную игру, фарсовый спектакль. Но эта игра «в как будто», игра взрослых людей приводит к трагическим развязкам. Глубина трагедии увеличивается оттого, что угроза постоянно висит и над теми, кто эту игру проводит. Палачи запросто могут оказаться (и оказываются!) жертвами. А потому игра для них весьма серьезна. Она требует высоких ставок – ценою в жизнь. Само содержание игрового процесса в общем-то никого не интересует, совершенно не имеет значения, что истинно, что ложно. Интересуют ставки: выигрыш или проигрыш.

* * *

Представлялось важным не исправить канализацию, а канализировать недовольство народа тем положением, в котором он оказался, направить его на некое обнаруженное и воплощенное зло. Негативистская энергия недовольства получала разрядку. И в то же время, поскольку «врагами народа» оказывались живущие со всеми рядом – то Иван Иванович, то Иван Васильевич, – совершался процесс самоустрашения людей. Страх вписывался в систему сакрализации власти. Пусть эта сакрализация неотделима от приставки «псевдо». Бегство от личностного страха выливалось в коллективистический энтузиазм. Ночной страх был изнанкой (и подпиткой) дневного энтузиазма.

* * *

…Сегодня прошел всего-то от дома до мастерской – и замерз. Ноги закоченели. На улице – минус 17 градусов, при небольшом северном ветре. И я, читая сейчас «Дело» деда, не мог не подумать: а каково же было ему, – уже семидесятилетнему старику (в 48-м году – 71, а в 52-м – 75 лет!) там, в Сибири, в тюрьме, в лагере! Во что он был одет? Что он ел – полностью лишенный зубов, но «особо опасный государственный преступник»? Судя по донесениям Начальника тюрьмы, который ссылается на информацию, полученную от осведомителей, сокамерников деда, он (Иван Васильевич) находился в тюрьме. Или – понятие «камеры» сохранялось и в лагере. И я подумал – вот ведь как: мы избегаем страданий, это естественно. Но только собственные тяготы и испытания разбивают (расплавляют) ледяную корку, обволакивающую душу. Только наше – персональное – страдание (или хотя бы намек на него!) прокладывают путь к состраданию, делают его, попросту говоря, понятным. Вразумляет нас…

* * *

Тексты «Дела» – стандартные и тупые, разве что украшенные грамматическими ошибками, – конечно же, не литература. И едва ли даже сырой материал для нее. Но в них как-то (хотя очень смутно!) просвечивает судьба моего деда, которую я имел возможность узнать обстоятельнее, но… не узнал. А теперь – казнюсь упущенной возможностью. Не потому ли мне кажется, что эти казенные тексты «магически» приобщают меня к тайным ходам Судьбы, становясь, возможно, и уликой моей вины?..

* * *

Наверное, так: заповеди охватывают только грубую схему человеческого поведения. Ячейки их «сетей» слишком велики. И даже соблюдая заповеди, мы остаемся греховными: разве ты избавился от равнодушия, безразличия, устраивавших тебя в какие-то моменты и периоды жизни? Не думаю, что надо периодически рвать на себе рубашку. Но неплохо бы признавать собственную слабость и вытекающий из нее эгоизм. А он-то и нуждается в искуплении.

* * *

Оправдание Верховным Судом моего деда, осужденного на 15 лет и выпущенного из тюрьмы (и лагеря) через 17 – под опеку жены – семидесятипятилетним, беззубым, пораженным склерозом стариком, – это оправдание – приговор мне! – Моему не то, чтобы равнодушию, но глухоте, инстинктивному (должно быть) стремлению не нарушать свой заданный самим себе стереотип.

* * *