in0

Мирра Вениаминовна не любит образ слесаря Гоши — настолько не любит, что прямая речь далее невозможна. Думает же Мирра Вениаминова вот что: Баталов играет не слесаря-интеллектуала, а чучело слесаря-интеллектуала, потому что сорокалетних слесарей с надеждой в глазах не бывает. Отказ от социальной игры смиряет, и человек довольствуется своей долей. Это вовсе не значит, что он плохо себя чувствует — он удовольствовался, он — доволен. У него есть множество радостей и достижений в жизни, но менять свою жизнь он не хочет и не может. Гоше, чтобы стать настоящим, а не придуманным, должно быть лет двадцать пять. И если бы сценаристы пошли на это, «Москва слезам не верит» стала бы первым честным фильмом о счастливом неравном браке.

Мужская версия

Мужская версия неравного брака обдумана и описана, освящена литературной традицией. Что тут обнаружишь нового? Мужчина — единственная действующая модель машины времени — может прыгать через поколения. Единственно, я хотела бы рассказать две маленьких истории, которые произвели на меня особенное впечатление. Это даже не истории — так, детали.

В одном из поселков, что расположены по Рублевскому шоссе, стоит красивый дом фисташкового цвета. Он окружен надворными постройками — есть и гараж, и коттедж для прислуги, и банный комплекс (просто баней это сооружение никак не назовешь), и домовая церковь. Владеет усадебкой известный русофил и меценат князь Д-н.

Московским газетам князь интервью никогда не дает; однако изредка встречается с журналистами в провинции — в тех черноземных областях (Липецкой и Воронежской), где учреждены его попечениями четыре земские гимназии — с православным уклоном и раздельным обучением мальчиков и девочек. Гимназии хорошие и красивые, в одной из них я была. В девическом классе обнаружила плакат: «Спасем мальчика, сохраним мужчину — сохраним государство».

А в кабинетах для мальчиков другая наглядная агитация: «Спасем в девочке красоту, нежность, целомудрие — спасем семью». И тут же, на стенке, парадные фотопортреты всех учениц — девицы сняты в кокошниках. Вот про важность раздельного обучения князь и рассказывает журналистам, ибо главной опасностью, грозящей национальному здоровью России, считает ранние браки, заключаемые молодыми людьми-сверстниками «со скуки», и, не дай Господь, сразу после окончания школы. Десять (как минимум) лет разницы между мужем и женой — вот, по мнению князя, залог репродуктивного благоденствия страны. За эти десять лет мужчина должен так устроиться, чтобы иметь возможность содержать молодую неработающую жену.

Нужно сказать, слова князя не расходятся с его делами, потому что он устроился так, что содержит четырех неработающих жен. Не думайте дурного — никакого гарема. Три жены бывшие, и одна настоящая. И каждая новая — моложе и прелестней предыдущей.

Дело в другом. Дело в домовой церкви. Она чудесно расписана с пола до потолка, и один из сюжетов росписи — благолепные изображения князя и его супруги. Хозяин с хозяйкой, Сам и Сама стоят, склонив головы, встречая крупного клирика, приехавшего освятить домовый храм. Такой сюжет. И вот, уже третий раз вызывает князь художника из иконописной мастерской и заставляет его переписывать хозяйкин лик — чтобы всякий раз рядом с ним стояла действующая жена, а не бывшая.

А вторая история про бывшую жену и новообретенную невесту одного столичного издателя.

Издатель любит говорить: «Жены — скоропортящийся товар». Обидные слова, но обычные.

Смысл он вкладывает в них забавный. И жена, и невеста издателя (обе) пишут любовные романы. Чрезвычайно плохие. Но это ведь совсем не важно. Важно, что очень разные.

Невеста всего несколько месяцев назад приехала покорять Москву из Торжка — с рукописью в руках и надеждой в глазах. Роман она написала «про красивую жизнь». Главную героиню зовут графиня Сирена дель Монтенегро. Дом у графини стоит в Венеции на берегу океана; на завтрак графине подают сок и крабовые палочки, лирический герой говорит красавице безжизненным голосом: «Я заценил вашу красоту, миледи». Это когда у графини декольте спадает с плеча. Конфликт самый жизненный — графинюшка крутит роман с немолодым благородным дожем; на заднем плане сюжета томится ревностью юный гондольер.

А у супруги издателя книжки совсем другие, хотя еще недавно она была столь же чиста и непосредственна, как дева из Торжка. Но она уже повращалась в кругах, научилась молчать и тонко улыбаться, забыла про крабовые палочки. И пишет теперь про московские клубы, кокаин в дамских сумочках, трупы на пляжах Майами. В общем, поумнела. Выглядит дамой холодной, ничему решительно не удивляющейся — т. е. демонстрирует столичный шик.

А издатель говорит: «Ну и что мне приятнее — привести Лизку (невесту) первый раз в Венецию, чтоб она от счастья пищала, или тащиться в пенсионерский Майами с уже совершенно испорченной Дарьей? Ну что я могу поделать, если жены быстро портятся? Мне жизненной силы не хватает, живой жизни вокруг меня мало!»

Женская версия