Иначе не могу

Часто приходили Генка и Танзиля, он скармливал им шоколад и яблоки. О своей ноге, положенной в гипс, Анатолий отзывался так пренебрежительно, словно на ней была пустяковая царапина. Несколько раз были ребята из оркестра. За два вечера он написал им партитуру для сюиты, уточнил репертуар ближайшего концертного выступления, с веселой улыбкой пригрозил отвернуть кое-кому башку, если не найдется потерявшаяся труба.

Однажды, едва Любка ушла, пришел Старцев.

Он постоял в дверях, насмешливо прищурившись, покачался с носка на пятку.

— Здоров… мастер беспарашютного спорта.

— Привет, Сергей Ильич, — ухмыльнулся Анатолий. — Это что, специальный… как его… демократизм начальства?

— Помалкивай, — ткнул его Сергей кулаком в бок. — Тоже мне, темпераментная личность. Оригинал-неудачник. Если б все твоему примеру следовали, хромых женихов развелось бы… Уж прыгать — так прыгать в сугроб. С дерева. Брать на испуг.

— Так ты… вы знаете? — опешил Анатолий.

— Скажи спасибо Сафину, что Фатееву рапорт не написал. А стоило бы… за красивые слова, что ты ему в лицо швырнул. Да и мне бы влетело.

Анатолий вздохнул:

— Так уж получилось.

— Детективы любишь?

— А как же!

— Везуч ты, парень. Держи.

— Вот спасибо!

Анатолий что-то не узнавал сегодня начальника участка. Усталость, какая-то настороженность в лице. Поперечная складка на переносице. Улыбается через силу.

— У вас неприятности, Сергей Ильич?

Сергей неопределенно пожал плечами.

— Как нога-то?

— Заживает. — Анатолий искоса взглянул на толстую бесформенную глыбу, круглившуюся под простыней.

— Ладно, я еще зайду.

— Спасибо.

— Вот что, Толя. Надо бы тебе извиниться перед Сафиным. Лично я такого оскорбления не простил бы. А похуже слов ты не мог выбрать? Ты лучше посмотри, что с ним война сделала. Выбери момент и посмотри. Может, поймешь.

В коридоре замерли его четкие, быстрые шаги.

Ночная вахта. Сочный скрип снега под валенками. Кажется, что кто-то неторопливо жует сухари. Смутно-беспокойное небо исполосовано голыми ветвями деревьев, словно сквозь кожу проступила сетка артерий. Легкая беспричинная тревога в душе. Рука непроизвольно сжимает суковатую палку с набалдашником-корневищем. Берешь ее просто так, на всякий случай, с ней все-таки веселее. И когда натыкаешься на трубу, идущую от скважины на сборный пункт, радуешься, словно знакомого встретила. Фосфоресцирующая стрелка часов карабкается от цифры к цифре. Между скважинами, которые надо обойти, расстояния, полные шорохов, мягких шлепающих звуков снега, падающего с веток. Зуммерит нефть в манифольдах. Никогда, наверно, не привыкнуть к этой затаенной тишине — ночная вахта, этим все сказано.

Мороз определенно начал крепчать. Любка почти бежала по лесу, еле успевая вытаскивать ноги, то и дело проваливающиеся в хрупкий наст. Откуда такой морозище в марте? Только вчера у Ильчимбетовского распадка видела тоненький и звонкий, как пластинка ксилофона, ручей. А сейчас даже через теплую варежку прохватывает руку. Тетя Настя не решилась пойти, осталась у меня в теплой будке. Сидит, наверно, слушает последние известия и греет ноги на электрической печке. Бедная тетя Настя, совсем у нее плохо с ногами. Молодец Сергей Ильич, что перевел ее в легкий район.

Никогда еще Любка не мечтала так, как мечтает сейчас, чтобы рядом был Анатолий. Так и шли бы они, думая о том, что эта лесная тропа — начало долгой-долгой дороги, которую надо пройти вдвоем. Толя, Толька, Толенька. Удивительно — и все. Толя, Анатолий… Как он похудел! Плохо кормят, что ли? Если так, можно носить ему еду из ресторана, там знакомая девчонка работает.

Впереди — алые всплески. Черно-красные сполохи испуганно мечутся по лесу — это бьется недалеко факел. Бр-р, как холодно! Скорее к факелу, отогреваться.

Он ослепил ее. Огромное пламя ревело над ее головой, вырываясь из пятиметровой трубы. Оглушительно, будто тысячекратно усиленный звук пастушьего кнута, огненные хлопки рвали воздух. Огромный парус то выпячивал пылающую грудь, то сгибался в истовом поклоне. Любка перебралась через земляной вал, ограждавший факел, и даже вскрикнула от неожиданности: на оттаявшей земле явственно виднелись темно-зеленые стрелки ранней травы. Здорово! Земля задышала, и зелень, перепутав факел с солнцем, поспешила выбраться наружу.

Руки и ноги стало покалывать: факельный жар сделал свое дело. Любка задумалась. При свете этого огнедышащего дракона глаза ее стали отливать жгучим черным цветом.

…Когда Любку избрали в комитет комсомола, она загорелась пока еще абстрактной идеей сделать что-либо из ряда вон выходящее, масштабное, по выражению Дины. Комсомольский прожектор, руководителем которого она оказалась, постоянно напоминал об этом. Конечно, борьба с любителями выпить — дело немаловажное, но все-таки хотелось большего.

Как-то по дороге домой она разговорилась с Надей, девчонкой из соседней бригады — разбитной, не лезущей за словом в карман, с мальчишескими ухватками.

— Ты когда свои скважины в порядок приведешь, Надька?

— А что? — удивилась та.

— А то… Инструмент грязный, на емкостях — потеки, мостки вкривь-вкось.