Иная. Песнь Хаоса

Котену с другими жмущимися друг к другу невольницами вывели на яркий свет. Глаза вновь заслезились, а в ноздри ударил тяжелый воздух. Порт вонял тухлой рыбой, гнилыми водорослями и ядреным потом. Люди в длинных балахонах встречали и провожали корабли с товарами, подневольные носильщики высоко над головами проносили мимо огромные тюки. Бережно грузили отрезы тонких тканей и глиняные кувшины со специями. От невыносимой жары все запахи усиливались во сто крат. И если рядом с «Вороном» еще хоть немного спасала прохлада, идущая от воды, то на пыльной базарной площади немилосердно снедала жара.

Невольниц укутали в длинные желтые покрывала, чтобы они не получили ожоги и чтобы бедняки не глазели на заморский товар. Одного из не в меру любопытных нищих матрос-тюремщик с корабля Вхаро перерубил пополам. За такое беззаконие в Ветвичах позвали бы стражей, но здесь никто даже не обратил внимания.

Работорговцы повезли свой товар. Котена озиралась, глядя через узкую прорезь в покрывале. Сперва она надеялась сбежать, но Вхаро предусмотрительно приковал женщин друг к другу. Так их и посадили в тесную повозку. Вновь вспоминался день судилища и изгнания. Не хватало ржавчины на прутьях клетки. Да вокруг стучали листьями чешуйчатые пальмы, а с них орали дурными голосами отвратительно яркие птицы. И дома вокруг площади возвышались совсем другие: выбеленные, выкрашенные в зеленые тона, слепленные из глины и камня. Они давили и сгущались хитросплетениями лестниц и переходов.

Как в день суда, из каждого закоулка на площадь вытекал народ. Толпа разбухала, как незалеченный нарыв. Вновь Котену вынудили выйти из телеги, вновь повели на высокий помост. Лучше бы на казнь, а не на продажу. Лучше бы заснуть и не слышать неиссякаемого гомона.

Ноги едва передвигались, хотя невольниц сковали за руки. Они шли гуськом, нелепо вздрагивая под вопли зевак. Но те пришли лишь за досужим интересом, их небрежно отгоняла стража с секирами и саблями. Настоящие покупатели прибыли позднее, степенно восседая за шелковыми занавесями паланкинов.

Господа Империи Велла носили дорогие халаты и сложно скрученные тюрбаны. Их холеные руки унизывали утонченные кольца с драгоценными камнями. Многие не гнушались опахал и вееров. Они привередливо поглядывали со своих тенистых тронов, которые носили крепкие рабы. Последние изнывали от палящих лучей. Они выглядели почти одинаково, мускулистые, загорелые, вроде бы здоровые, но все с застывшими лицами. Они потеряли себя.

«И из этих мест я происхожу по отцу?» – с неприязнью поражалась Котена, замечая, насколько все вокруг другое, непривычное и чуждое. Пусть ее черные волосы змеились по плечам, как у местных женщин, пусть черты лица чем-то напоминали каждую из них, но сердцем-то она навсегда оставалась в Ветвичах. Там родилась, там выросла, и там оставалась ее матушка.

«Нет! Нельзя думать об этом!» – одернула себя Котена. Кому бы ее ни продали, какая бы участь ни ждала, она не желала выглядеть жалко. Из ее глаз не показалось бы и слезинки даже под плетью злого хозяина. Так она пообещала себе. В память о Вен Ауре, в память о Коте из прошлого.

Но что-то изменилось в это знойное утро, что-то сочилось пóтом по коже, что-то мешало безразлично взирать на беспокойные толпы. Сердце сбрасывало костяную броню, в нем что-то теснилось и таяло. Что-то давно позабытое.

«Песня!» – поняла Котена и резко дернулась, отчего ближние невольницы недовольно зашикали на нее. Только до них ли?

Котена вертела головой, чтобы скинуть закрывавшую половину лица тряпку. Она слышала, или ей показалось? Что-то живое, дарующее желание бороться, что-то настолько привычное что немедленно согревало покоем утраченного дома. Тут же нахлынули образы прошедшего года: тихая изба, спокойная работа, разговоры долгими зимними вечерами. В Ветвичах-то, наверное, уже выпал снег. А здесь неизменно обжигал зной. Он туманил разум, мешал вслушиваться. Толпа плыла беззвучным маревом, как воздух в Пустыни Теней. Лишнее, все лишнее. Лишь бы узнать, откуда шел зов, от кого.

Котена отчаянно высматривала знакомое лицо в толпе, хватаясь, как утопающий, за последнюю зыбкую надежду. Если бы она ошиблась, то Вхаро не насладился бы прибылью – сердце несчастной немедля прекратило бы свой бег. Теперь оно замирало и ускорялось, вслушиваясь и вслушиваясь. Неужели и правда Вен Аур? Неужели Вхаро проиграл в своем соревновании с пустотой? И Змея вновь отгонял зов, это сказание вечной любви.

Вот и сам Вхаро скривился у помоста. Почуял поражение? Услышал ауру Хаоса? Нет? Он переругивался за более удачное место на площади с другим работорговцем. И когда два лиходея наконец договорились, толпу бедняков вновь заставили расступиться. По главной улице от порта местные тяжеловозы везли большую стальную клетку. И в ней металось и билось прекрасное создание с шелковистым светлым мехом и короной из ветвей. Лишь знакомые цветы на ушах пропали, почернели и осыпались. Слишком много горя для хрупких лепестков.