Иная судьба. Книга II

Прямо под ним шевелился, шипел и мелькал раздвоенными языками ковёр из спутанных, переливающихся чешуёй… нет, не толстых верёвок. Змей.

— Got… — в ужасе выдохнул посол. И замер, боясь пошевелиться. Через несколько мгновений пришло осознание, что его до сих пор не покусали, ещё через секунду: осень! Прохлада! Они снулые с ночи, эти гадюки, и потому такие вялые, что не соображают, кусать им или нет… Затаил дыхание. Сперва поискал глазами свободное от пресмыкающихся местечко, упёрся ладонями… потом кое-как коленями… и встал, встал!

Яма и впрямь была неглубокой, ему по грудь. Кто уж тут вырыл такую ловушку — бог весть, но только изобретательный охотник не поленился обвешать стены пучками какой-то волокнистой травы с острыми как бритва, краями. Очевидно, именно это растение и отпугивало змей, не давая им выползти. Какому-то смекалистому парню предстояло вскоре урвать приличный куш, сдав тварей аптекарям или медикусам, а то и алхимикам — для зловещих эликсиров.

Опершись локтями о край и балансируя на одной ноге, носком башмака другой Гордон продолбил, прошкрябал в земле на уровне колена углубление. Использовав его, как упор для ноги, приподнялся, помогая себе локтями, залёг на прелую листву сперва грудью, потом животом, не замечая, как колючая трава режет в лоскуты атласные панталоны. Затем от нахлынувшей слабости так и замер — с ногами, всё ещё нависающими над шипящей дырой в земле, над скользкой отвратительной смертью. Собравшись с силами, отполз, в изнеможении перекатился на спину и засмеялся лающим смехом, вперемежку со всхлипами: ушёл! Ушёл! И чего, испугался, баран? Не он ли уже лет восемь, соорудив, наконец, настоящий антидот, описанный Галеном, и ещё один, рекомендуемый Абу-ибн-Синой, Авиценной, принимал их неукоснительно, в крохотных дозах, но ежедневно, тем самым делая тело невосприимчивым к любым ядам, особенно к змеиным? Ибо в составе пятидесяти с лишним компонентов митридатиуса и тирияки входил порошок из сушёных змей и их ядовитых зубов.

…Вот только маленький змеёныш, родившийся немного не таким, как все, этого не знал. Ему было плевать, сколько эликсиров сожрала эта туша, раздавившая собой только что нескольких его братьев. Змеёныш был зол, хитёр и очень ловок. Он успел вцепиться в копыто на задней лапе этого странного зверя, и держался изо всех сил, чтобы его не стряхнули. Надо было улучить момент, когда чудовище затихнет — и уже без риска быть сброшенным или раздавленным, найти уязвимое место.

Змеёныш был не такой, как все. Он умудрился родиться белым. И двухголовым. С ядом, во сто крат сильнее, чем у родителей. Выждал, пока существо перестанет издавать странные звуки, переполз с башмака на голень… и почувствовал вкусный запах крови.

Когда кольнуло под коленом, Гордону показалось, что он в очередной раз напоролся на сухую ветку. Он машинально приподнялся и махнул рукой, пытаясь отбросить былинку или хворостину. Но неожиданно вокруг запястья обвилась узкая серебристо-белая лента — и впилась прямо в голубую нитку пульса, обеими крошечными головками. Заревев от гнева и страха, бритт попытался стряхнуть уродца — но рука онемела и повисла плетью. И одновременно словно пропала нога, будто её ниже колена отняли. Нет, она была на месте, но перестала ощущаться.

Посол всё ещё пытался дёргаться, стряхнуть Зло здоровой рукой… но маленький мститель прокусил ему палец и ладонь — до чего смог, до того дотянулся. После этого, дождавшись, когда задыхающийся в первых признаках паралича человек без сил повалится на землю — добрался, наконец, до самого вкусного — до ярёмной вены…

Антидоты не могут быть универсальны. Рано ли поздно родится змея с абсолютно новым, неизвестным миру ядом. И горе тому, кто встанет на пути у белого, да ещё и двухголового, потому что укус двумя головами — это две порции парализующего яда. А несколько укусов — верная смерть.

…Он ещё был жив, ещё пытался молиться — то ли Богу, то ли Люциферу, синел, пытаясь втянуть воздух парализованными лёгкими, если бы мог, — корчился бы от боли, орал бы, но из онемевшего горла не пробивалось ни звука, лишь невнятное сипение. И вот тогда перед его остановившимся взглядом, загораживая вознесённые к небу макушки деревьев, возникло лицо женщины. Измученное, перекошенное болью, со слипшимися от пота сосульками волос, когда-то дивно золотых. Она смотрела на него — и, забывая о перенесённых муках, хохотала.

«Анна!» — крикнул он мысленно. «Хоть ты не оставь меня! Помоги!»

— А ты, ты почему меня оставил? — закричала она зло. И захохотала вновь. — Чтоб ты… — Злобно сверкнула глазами. — Гордон, скотина, бриттское отребье, чтоб ты сдох, мерзавец! Я тебя достала! Достала!

Предсмертное проклятье Анны де Бирс, чей прах давно развеяли по ветру на тюремном кладбище Эстре, сбылось, наконец.

… С шумом вломились на поляну всадники. Один, подняв перед телом бриттанца, коня на дыбы, присвистнул от изумления.

— Э-э, да он помер! За кем гнались, я вас спрашиваю? Вот досада…

Невысокого роста сухопарый мужчина, явно не из рейтар, соскользнул с лошади и бросился к телу.