Иная судьба. Книга III

Николас Карр угрюмо поплёлся прочь. Конечно, его отсылали из жалости, чтобы он не видел, как помирает божья тварь виверна… Конечно, божья. Она добрая, и детишек любит, и всегда так хорошо смотрела на тех новеньких, которых к ним недавно прислали… На мгновение он остановился, поражённый простенькой, в сущности, мыслью: а вдруг его не отсылают, и впрямь послали за едой? Это же Папа! Он, говорят, чудеса творит! Это же отец Бенедикт, в нём, говорят, святости заложено не меньше, чем в Святом Бенедикте, тёзке, что горами двигал!

Она исцелится, захочет кушать — а ничего нет. А тут вот он Николас Карр с корзинкой булочек…

Он уже успел понять, что грустная ненормальная виверна отчего-то брезгует мясом, но с удовольствием ест человеческую еду. Но боялся сказать об этом Марку, иначе пришлось бы признаваться, что нарушил запрет и заходил в вольер.

Спасут. Непременно спасут, вдруг понял он. Просто взял — и понял. А кухня-то — вот она, и как хорошо, что никого нет, и объяснять ничего не надо, и лунного света из окна хватает… Ручонки его сами потянулись к корзинке с остывшими булочками, приготовленными отцом Григорианом для завтрашних сухарей к чаю, а глаза пошарили по столам — и углядели целый кувшинчик тёплого козьего молока… Может, оно для чего-то было заготовлено, но раз в кухне по вечернему времени люд отсутствовал, спросить не у кого — значит, никому не нужно. Не колеблясь ни секунды, мальчишка прихватил с собой и кувшин.

Только идти теперь приходилось медленней, чтобы не расплескать молоко. Поэтому-то он и пропустил самое интересное.

Дальний угол конюшни, где располагался наскоро сколоченный вольер, вдруг загорелся. Не огнём, а волшебным солнечный сиянием, озарившим монастырский двор. И молодой голос Папы звонко произнёс:

— Ad veniat regnum Tuum, Fiat voluntas Tua, Sed libera nos a malo. Amen.

— Amen! — торжественно добавил архиепископ. И все замолчали.

У Николаса в груди всё так и замерло.

Опоздал! Опоздал увидеть чудо! Сердито встряхнувшись, он, как мог, ускорил шаг, стараясь не сбиться на бег: всё-таки молока было жалко…

— Да как же это, — вдруг растерянно произнёс брат Марк. — Я… того… пойду, попону поищу, что ли, тут найдётся в денниках-то… Голая ведь совсем…

— Не надо попону. — Что-то прошелестело… Приблизившись, Николас сообразил, что это Папа Аврелий торопливо снимает плащ, свой белоснежный плащ, так красиво стелящийся за ним по монастырским плитам… и кого-то бережно им прикрывает.

И послышался стон…

Женский…

У Николаса язык прилип к гортани от страха. А отец Бенедикт, словно почувствовав его ужас, обернулся и поманил:

— Или сюда, сын мой. Всё хорошо. Нет больше виверны.

В голове у мальчика никак не могли сложиться две противоположности: «всё хорошо» — и «виверны нет». Как это? Но вот само несообразие отчего-то его подбодрило. Не мог его преосвященство солгать. Значит, и впрямь хорошо…

— Молоко? Да ты просто молодец, малыш… Ближе, ближе подходи теперь можно.

Опустившись на колени перед каким-то… человеком? — о да! — отец Бенедикт помог ему приподняться. С измождённого лица на Ники уставились измученные серые глаза… От неожиданности он едва не уронил кувшинчик. Архиепископ, видимо, понимая состояние мальчика, сам потянул посудину из его рук.

— Ну-ка… — Поднёс к губам обращённой женщины. — Три глотка, милая. Не больше.

…Рука, которой она сама пыталась придерживать кувшин, дрожала, но упорно хваталась за глиняный бок. Лицо было бледным, словно бедняга годами не видела солнца, а волосы, как показалось сперва Николасу, седые… Нет, просто белые.

— Ты, — вдруг сказала она хрипло. — Ты… — уже чище. — Помню. Приходил. Ко мне…

— Хорошо, — пробормотал епископ. — Речь не потеряна, осознанность есть, значит, разум сохранился…

— … нился… — эхом отозвалась женщина. — Длин-но. Тя-же-ло…

— Я понял, дочь моя. Вот, съешь кусочек хлеба, раз эта еда для тебя уже привычна, подкрепись перед дорогой. Это Николас принёс для тебя… Хвала тебе, малыш. Похоже, одним своим присутствием ты помогал этой несчастной держаться на самой грани…

Папа Аврелий устало провёл ладонью по лбу.

— Надо бы… отдохнуть, — пробормотал, словно извиняясь. — Простите великодушно.

— Конечно-конечно. Я-то лишь помогал, неудивительно, что вы измотаны. Брат Марк, проводи его святейшество.

— Какие будут распоряжения, монсеньор? — услышал Николас — и обернулся. За его спиной уже стояли оба секретаря и один дежурный, будто приёмная перекочевала сюда, к конюшням. Будто не было ничего удивительного в том, чтобы обеспечить архиепископу выполнение всех его поручений, где бы он не оказался…

— Пошлите срочное письмо Максимилиану Фуке для Доротеи Смоллет. Похоже, что мы нашли Мелисенту Глюк. Сделайте упор на то, что она пока не совсем здорова, возможно, понадобится долгое лечение… и тела, и души, поэтому — пусть не торопятся сразу забирать её домой. Мы немедленно перевезём её к сёстрам-урсулинкам, те умеют выхаживать подобных больных, поэтому, если господа хотят увидеть свою родственницу — пусть едут прямо туда. Готовьте карету для перевозки больной.