Иная судьба. Книга III

Он и в то, что госпожа герцогиня ему ножку перевязывала самолично, тоже не поверил. Только головой покачал. И лишь заступничество самого отца Бенедикта спасло его от обещанной за нашествие на чужой сад порки. Хоть была бы она и справедлива, и заслуженна, а… подставлять задок не хотелось. Николя тогда сказал дяде по-взрослому: «Отработаю. Вот вам крест, дядюшка». И Александр Карр, суровый комендант городской тюрьмы, неожиданно ухмыльнулся. «Добро. Отрабатывай, раз так…» И пришлось Николосу Карру из славного города Анжи три дня продежурить на кухне сестёр-урсулинок, перемывая грязную посуду и начищая песком медные котлы, в которых запросто мог поместиться сам… Ничего, отработал. Тогда-то и взял его к себе в отряд малолетних послушников отец Бенедикт. И уж бывало, что не раз после утомительных тренировок с игрушечными пиками и долгих молитв-медитаций Николя думал, что лучше бы его тогда выпороли… Но вспоминал чудесные глаза девочки-герцогини, голос-колокольчик… и прогонял малодушные мысли. Он должен стать рыцарем. Или монахом. Нет, лучше рыцарем-монахом; к тому времени, как он вырастет, это звание непременно придумают. Чтобы и странствовать можно было, и подвиги совершать во имя Прекрасной Дамы Марты Эстрейской…

Перед сном, как обычно, он заглянул в вольер… и выскочил, напуганный. Стремглав, добежал до знакомой кельи, но брата Марка не застал. Потом вспомнил, что тот на дежурстве у Бенедикта — и рванул что есть мочи. От волнения он даже не заметил, что в приёмной у его преосвященства как-то особенно тихо, несмотря на присутствие двух секретарей и двух дежурных монахов, в чьи обязанности обычно входило исполнение мелких поручений.

— Брат Марк, брат Марк, виверна помирает! — выпалил Николя — и задохнулся от ужаса. Потому что от окна приёмной на его крик повернулись две белых фигуры — массивная, могучая, монсеньора Бенедикта, и пониже ростом и изящнее, самого Папы. — Ой… П-простите…

— Виверна? — участливо переспросил Аврелий.

Из угла приёмной гулко охнул юный брат Марк, по возрасту не набравший ещё и двух десятков лет, но славившийся тем, что с полуслова и полусвиста понимал и животных, и птах. Говорят, даже с рыбами и морскими гадами беседовал…

— То ж моя подопечная, Ваше святейшество… Простите великодушно, позвольте отлучиться, жалко ведь. Может волью сил-то…

Аврелий кивнул. Вопросительно глянул на архиепископа. Тот укоризненно покачал головой, но поманил мальчика к себе.

— Почему ты решил, что она умирает?

— Так… она и раньше едва дышала, ваше преосв… священство, — робко выдал мальчик. — А сейчас — дышит через раз, и… — Глаза его вдруг наполнились слезами. — Плачет, — прошептал он.

Архиепископ нахмурился, что-то припоминая.

— Её послал дю Гар с письмом к герцогине, — сказал тяжело. — Припоминаю… Она уже тогда была при последнем издыхании, но брат Марк не захотел её добивать, решил выходить… Дю Гар… А больше у него крылатых не оставалось. Либо дети — но их не пошлёшь с поручением, либо те, из второй части Питомника, на которую потом обрушилась башня…

— А среди тех, кого откопали, не было ни одной женщины… — непонятно продолжил Папа.

Они с Бенедиктом обменялись взглядами.

— Думаете? — напряжённо выдохнул архиепископ.

— Всё возможно. Но лучше проверить сейчас, не дожидаясь её смерти. Моей святости, возможно, хватит на трансформацию, но не на воскрешение.

— Веди, сынок, — приказал отец Бенедикт.

…Виверна и впрямь была плоха. Небольшая для своего вида, не двадцати-двадцати пяти, а всего лишь футов десяти от головы до кончика хвоста, тонкокостная, да ещё истощённая…

— Вы что, её не кормили, что ли? — спросил Аврелий, бесстрашно подсаживаясь рядом на корточки. — Сколько она у вас уже? Со дня похищения Доротеи Смоллет? И ничего не ела?

— Не жрёт, — огорчённо пробасил брат Марк. Я уж ей и зайцев таскал, и крыс, и сырой говядины с кухни — отворачивается. Сено втихаря жуёт, солому — да много ли в том проку. И молчит, блаженная… Сколько раз пытался до неё докричаться — не могу понять, что на уме. Хоть бы знать, чего ей надо…

— Она булку ела, — робко сказал от входа Николас, и страшно смутился, когда все в вольере живо повернулись к нему. — Ага. Я каждый день и вечер приносил ей булочку… И она поднималась и брала, и руку мне лизала, как со…собачка…

Не удержавшись, он расплакался.

— Тише, тише, сын мой, — пробормотал Бенедикт. Опустил ладонь на шипастую голову. Прошептал с досадой: — Булки… Проглядел, старый пень. Надо было раньше вспомнить…

— Ещё не поздно, — лаконично отозвался его гость. — Чувствуете? Ментальный блок, да ещё какой. Полностью закрыта от сканирования.

Отец Бенедикт крякнул.

— Ничего не скажешь… тонкая работа. И жёсткая. Ну-ка, малыш, сбегай-ка ты на кухню и попроси там такую же булочку, что ты ей приносил. Наверняка должны были остаться от ужина.