И ударило в голове таким ярким пламенем, что показалось, взорвалась эта самая голова…
— Дела… — пробормотал монах, подхватывая пошатнувшуюся девчонку на руки и укладывая на кровать. — Полежи-ка тут, приди в себя, а я пока о тебе сообщу…
На бледных девичьих щеках пробились малахитовые чешуйки. Открылись глаза — с вертикальными зрачками, которые, впрочем, тотчас сжались в привычные кружочки. По телу прошла судорога — от груди до ног, на какое-то мгновения дёрнувшихся под юбкой так синхронно, будто срослись в хвост.
— Дела… — повторил монах и глянул на этот раз с профессиональным интересом. — Светленькая. Из Некрополиса. А я, значит, благословил, да ещё энергетику прочистил, чтобы дышалось легче. Кажись, я её… того… инициировал. Ну, брат, повезло, что ты монах, не то пришлось бы жениться. Доказывай потом, что лишь перекрестил да помолился…
— Ну, давайте посмотрим, кто это тут у нас?
Голос, прогудевший где-то рядом, был мощный, сильный… должно быть, как колокольный звон, как набат, о котором рассказывала бабка. На памяти Сабрины колокольни в Некрополисе оставались безгласны и мертвы, но ей всё казалось, что однажды они оживут — и поплывёт над городом её отца торжественный звон…
Мужской голос, прозвучавший где-то в выси, и в то же время неподалёку, был именно таков — благородный, уверенный, мощный… и с такими же, положенными святому колоколу, стальными переливами.
Она открыла глаза — и испуганно заморгала. Заслоняя собой балдахин — сроду Сабринка не спала под балдахинами, в её-то конурке на чердаке — над ней навис, как сперва показалось, а на самом деле — склонился — некто прекрасный. С лицом суровым, чеканным, немолодым, как у какого-нибудь прославленного рыцаря или героя, умудрившегося не погибнуть с честью в последнем бою, а выжить, и благоденствовать потом до таких вот лет: ещё не старческих, но зрелых… Только одет был рыцарь не в латы и дорожный плащ, а в странное тёмно-коричневое одеяние, похожее на балахоны, в которых мелькали иногда на улицах Града Обречённых проклятые некроманты… Но те — прятали ужасные лики под капюшонами, а этот… весь на виду, благороден и красив…
И тяжёлое даже с виду, литое золотое распятье на его груди не пугало, как предупреждала бабка-ведьма: «Ох, бойся креста, Сабринка!» — а светилось мягко, по-доброму, тепло. Будто имело свою собственную душу и ауру.
Она видит! По-прежнему видит свечение! И над этим дивным незнакомцем тоже, такое прекрасное сияние, но не нимбом, а словно… Словно до сих пор у него на голове незримый остальным рыцарский шлем, с шишаком, с плюмажем, но сотканный из солнечного и лунного света…
Спохватившись, Сабрина попыталась встать. Могучий незнакомец помог ей принять сидячее положение, но от дальнейшего удержал, легонько похлопав по плечу.
— Не торопись, дочь моя. Береги силы.
— А что случилось-то? — с недоумением начала ведьмочка, но вдруг вспомнила, зачем она здесь. — Донесение! Это важно! Меня послал Фуке, секретарь его светлости. Мне нужно срочно…
— Ты уже на месте. Торопиться некуда. Подожди…
Он присел на невесть откуда появившийся за его спиной стул, пытливо глянул ведьмочке в глаза — и у той вдруг пропала накатившая было дурнота, и отчего-то потянуло в сон. Сабринка озадаченно потёрла висок.
— Донесение, — сказала упрямо. — И не надо ничего со мной делать. Я на эти штуки не ведусь, на мне бабка сломалась, пытаясь глаза отводить, а ещё та была ведунья. Мне нужен Его Величество. Срочно. — Вспомнив, наконец, о вежливости, добавила твёрдо: — Пожалуйста.
— Его Величество, значит. — Рыцарь в сутане по-доброму усмехнулся, глянул себе за спину и встал. — Что ж, изволь. Который из двух?
Поначалу девчонке показалось, что в глазах у неё двоится. Но потом от осознанного перехватило дыхание. На неё с любопытством взирали, подбоченившись, двое, одинаковых с лица, чрезвычайно похоже разряженных важных господина… Ну настолько величественных и тоже благородных, что сомнений не возникало — короли. Может, даже оба.
Тут таился какой-то подвох. Она должна отгадать, кто есть кто, да?
Один из королей неожиданно ей подмигнул.
— Я гожусь?
Да ну, разве монархи так запросто разговаривают?
Второй лишь скупо улыбнулся. Над левой бровью дрогнул едва заметный шрам. Будто прожжённый окалиной… У бабки тоже такой красовался, чудом глаз не выжгла кипящим серебром, которым хотела себе однажды клеймо постылое свести…
Однако короли, чай, тоже по кузням ходят. Им за всеми надо работу проверять.
У того, что со шрамом, аура светилась цельная, словно нимб, как над головами святых на картинках.
Первого окружало сияние иное. Тоже золотистое, но с голубыми всполохами над головой. И отдельным пятном в центре лба.