Иная судьба

И ложатся пальцы — тонкие пальцы лучника и музыканта — на трезубец, как на кифару. Волна подкатывается под ладонь, выгибается под ней послушной струной — сыграй любую мелодию, наш избранник, наш Владыка… Мы слышим твою волю.

«Слышш-им… слыш-ш-ш-шим…» — мерно шепчут волны.

Что слышит сам Владыка Морской? Кто там знает. Сидит, не оглядываясь на других заговорщиков. Ласкает дрожащими пальцами воду, серебро тополиных листьев с волн собирает. Говорит не оборачиваясь, тихо:

— Да. Гея не даст им силы.

Только что-то мелодия волн уж слишком переполнена болью и скорбью. Как глаза Афины Мудрой — тревогой.

— Но даже и в этом случае — Гигантов не победить богам. У нас нет войска — новое нам не успеть собрать. И у нас нет лучника.

Звучит тихое ругательство Ареса — перчинка в и без того остром блюде.

Кушайте, не обляпайтесь, заговорщики. Вы, кажется, смертного лучника искали — принести погибель Флеграм? Смертный сделался бессмертным, лучник — мечником. И он собирается принести погибель уже не только Флеграм. Гее… мирозданию… может, вообще всем — если вдруг дрогнет рука и Серп не остановится. Как смерть Гигантам нести будете, заговорщики, а?!

— Можно еще успеть за тем парнишкой, — размышляет Арес. — Учеником отца. Все же стреляет он славно — может получиться. Или какого-нибудь героя добыть?

Афина хмурит брови — сейчас спорить начнет. Мол, где ты найдешь такого героя, чтобы не спятил при виде Флегр? Не делают сейчас таких! Да и где добыть лучника с настолько бестрепетной рукой, чтобы…

— Не нужно искать.

Шепчут волны — или шепчут бледные до синевы губы одного морского?

— Подождать немного. И у вас… у нас… будет лучник. Смертный… лучник.

Губы изгибаются в болезненной усмешке — тетивою напрягшегося лука.

А волны пробегают по берегу — как пальцы музыканта по струнам кифары. Касаются рук своего Владыки — и длят и длят свою бесконечную песню.

О прекрасной лучнице, однажды встреченной на берегу. О скалах в объятиях моря. О недолгом счастье, прощальном поцелуе, шепоте: «Ты поймешь, я знаю… ты поймешь». Об ответном упрямом молчании — «Я все равно буду ждать тебя, все равно буду петь тебе. Кем бы и какой бы ты ни пришла…

Стрела моя».

Волны поют и поют, и стирают с легкого серого праха, покрывающего берег, чьи-то невесомые следы. Истирают из настоящего образ прекрасной златоволосой… нимфы? Богини?

Волны оставляют одно — полуразмытые отпечатки ног лучницы, которая шагнула в объятия моря. Повернулась, чтобы бросить прощальный строгий взгляд на того, кто остался на берегу.

Отвернулась, изламывая вокруг себя мир. Уходя.

— Куда? — спрашивает Арес Неистовый, чуть шевеля побледневшими губами. — Куда она ушла?!

Море не отвечает ему — просто продолжает свою печальную песню.

У вас будет смертный лучник, — шепчет море горько. Успокойтесь. Будет смертная… лучница.

И смолкает виновато, принимая горький взгляд своего Владыки. Взгляд, который будто хочет проследовать — туда, куда ушла золотоволосая, разящая без спроса стрела.

Пути таких стрел знает разве что Ананка.

* * *

Тишина. Темнота. Неполная, растресканная, будто амфора, сделанная неумелым мастером. По темноте расползаются огненные трещины — далекие отблески притоков Флегетона.

Каменная тропа, ведущая к ненасытной, распахнутой настежь Тартарской пасти. Без ворот — Посейдон или Мом, пока правили, не догадались хотя бы чем-то прикрыть зев черного небытия. Оттого здесь, у мягко журчащей ледяной речки, легко можно различить вечный голод — сочащийся, струящийся из бездны.

Больше ничего различить нельзя.

Раньше из Тартара долетали крики. Задушенные проклятия. Обещания мести. Временами что-то, тяжко сопя, ворочалось внутри. Или, царапая небытие скрюченными пальцами, пыталось вырваться, проломиться — и тогда вступали стражи-Гекатонхейры, охраняющие вечную черную глотку. Глотку затыкали — в триста рук. Внутри ревело и бесновалось, а потом стихало…

Теперь вот и вовсе царит тишина. Обманчивая, вязкая, настороженная. Пропитанная ожиданием.

Встань за спиной у очередного бессмертного, взгляни глазами только его Ананки — и услышишь эту нехорошую тишину, и тихое сонное сипение из дворца Великой Нюкты, и недоуменное поскуливание брошенного кем-то пса…

Только из-за чьих плеч смотреть? Чьей Ананкой становиться? Ананка никогда не стояла за этой спиной. Ни за одной… из трёх спин.

Чудовищам Судьбы не положено — предназначение.

Поэтому Ананка скользит за другую спину. Той, чьи лёгкие шаги тревожат тишину. Чужеродно отдаются на тропе близ Тартара. Ананка шагает за плечо, по которому рассыпались золотистые локоны, и щурится, и пытается узнать: нимфа? Богиня? Какие-то незнакомые строки — наплывают, глушат… пожираются решимостью.

Но слова остаются — и Судьба легко вбирает в себя шепот, насмешливый и полный ложного почтения. Видит, как поблёскивают браслеты из кровавых камней и серебра — на шести запястьях.

— Не ошиблась ли ты миром, царица моря? Ты спустилась не в те глубины.

— Спустилась… в те, — небрежно отвечает царица.

— Тогда, может, встретила не ту?

— И здесь я не промахнулась.