Индия и греческий мир

К сожалению, в отличие от вышепоименованных, индо-греческие цари не оставили по себе подробных хроник правления – то есть они наверняка были, их не могло не быть, но гибель царства предопрелелила и утрату архивов, литературы и т. д. – и как следствие – гибель исторической памяти. Одно счастливое исключение – «Вопросы Милинды» (часть первой книги которых обнаружена даже в египетской Александрии и еще пара стихотворений). Однако камни, на наше счастье, куда более долговечны; и если б не запечаленное в них индо-греческое искусство, пожалуй, весь рассказ о сгинувших царствах греков в далекой Индии выглядел бы не чем иным, как призрачной марью.

Глава 4 Греко-индийское искусство Гандхары

Для изучения греко-буддийского искусства мы возьмем один из самых «греческих» регионов бывшего индо-греческого царства – Гандхару; то, что будет сказано относительно нее, отчасти применимо, хоть и в меньшей степени, к прочим областям, некогда подвластным Менандру. Оговоримся сразу: то, что дошло до нас из культурного наследия Гандхары, представляет гораздо более пеструю смесь, ибо к ней в различные эпохи добавлялись прочие инородные элементы – вначале персидско-бактрийские (вспоминаем происхождение индо-греческого царства от Греко-Бактрийского), а затем – сакско-кушанские (влияние погубивших индо-греческие царства захватчиков). Разделить все это на составляющие условно возможно, но, пожалуй, ни к чему: плавильный котел эллинизма работал вовсю, и подобного произошедшему в ту эпоху культурного взаимопроникновения мир еще не ведал. Не так уж важно, как и когда та или иная черта проникла в гандхарское искусство, важно, что получилось и куда пошло далее.

Знаменитое искусство Гандхары, во-первых, несомненно расцвело на греко-македонской городской основе, и, во-вторых, было по большей части своей буддийским. За первое надо «благодарить» греков, обосновавшихся там со времен Александра Македонского, о чем мы уже достаточно рассказали ранее, за второе – царя Ашоку, «обратившему» Гандхару. В свое время, когда он был царевичем, именно восстание в гандхарской Таксиле косвенно проложило ему путь к престолу – наследник Сусима не смог с ним справиться, и тогда Биндусара, царь-отец, отправил в мятежную провинцию Ашоку. Силой и дипломатией царевич смирил Таксилу, и находившийся при смерти Биндусара с согласия (или под давлением) своего совета решил передать власть ему, в обход своего неспособного старшего сына, чуть позже погибшего при неудачной попытке овладеть отцовским престолом.

Индийский ученый Д. Косамби удивляется, размышляя над буддийским искусством: «Первоначальное учение буддистов уделяет существенное место и придает особое значение положению о том, что человеческое тело состоит из “нечистых веществ”, способных вызывать лишь чувство отвращения. Монах должен был постоянно перебирать в уме внутренние составные элементы своего физического естества, размышляя над их отталкивающими свойствами. Ему рекомендовалось проводить больше времени вблизи обнесенных оградой мест, куда обычно складывали мертвецов, и наблюдать, как хищные птицы, шакалы и черви поедают разлагающиеся трупы. Но никто никогда не заподозрил бы этого, глядя на великолепные образцы буддийского искусства. Множество изображений бодхисаттв, увенчанных короной, ослепительных красавиц в роскошных, но едва прикрывающих наготу одеяниях и их великолепных возлюбленных составляют единую непрерывную художественную традицию от Гандхары и Бхархута до Аджанты и Амаравати. Ни разлагающихся, полусъеденных трупов, ни прокаженных нищих с гноящимися язвами – нет ничего, что могло бы нарушить спокойную гармонию роскошных барельефов и великолепной фресковой живописи и напомнить монаху о доктринах основателя буддизма. Не находят отражения в искусстве и постоянные лишения, которые испытывал бедняк-крестьянин (памара): монах мог жить за счет излишков крестьянского производства, не обращая внимания на нужду и тяжелые испытания, выпадавшие на долю крестьян, придерживаясь жестокой теории кармы, будто любые страдания человека – следствие дурных поступков, совершенных им в одно из предыдущих рождений». Что ж, если учесть, что фактически буддийское искусство начинает свой стремительный взлет именно в греко-индийской Гандхаре, тогда удивляться как раз нечему: именно греки с их поистине неистребимым оптимизмом (разве можно было бы приписать изобретению яркого и живого греческого ума сумрачную легенду древних скандинавов о гибели богов и Девяти миров?), с их эмоциональностью, любовью ко всему прекрасному и причудливому, выдающиеся эстеты, смогли внести этот поток жизнерадостности в довольно, как уже прекрасно знает читатель, пессимистический, можно даже сказать, «жизнененавидящий» ранний буддизм, запечатлев его в искусстве.