Инфернальный феминизм

В тексте имя графини Гамиани постоянно связывается с дьяволом. Это любопытно, если вспомнить, что Санд в «Консуэло» выказывала симпатию к Сатане. Эта дьявольская связь проступает главным образом на языковом уровне — в иносказаниях и описаниях. Например, Альсид думает о «сатаническом наслаждении», которое Гамиани получает в объятьях другой женщины, и прячется в ее комнате, дожидаясь «часа шабаша» — то есть лесбийской любви. Фанни, отравленная графиней, называет ее «проклятой ведьмой»[1482]. Когда горничная связывает Гамиани и потому та не может принять участие в эротическом кутеже, графиня сравнивается с Прометеем, терзаемым хищными птицами[1483]. А в романтической поэзии Прометей, конечно же, часто сближался с Сатаной (см. главу 2). В возрасте пятнадцати лет Гамиани была отдана в монастырь, где монахини устраивали буйные оргии. Настоятельница, которую Гамиани считала «воплощенным Сатаной», в юности символически отдалась дьяволу, а именно совокупилась с орангутангом, представляя, будто его обличье принял сам Сатана. Говоря о сексуальном удовольствии, которое графиня испытывает в объятьях одной из монахинь, автор замечает, что то была «дьявольская похотливость»[1484]. Не только гомосексуальные действия, но и любые сексуальные излишества связываются с Сатаной. Однажды в детстве барону Альсиду привиделась в бреду с обилием подробностей причудливая оргия с участием демонов. В той сцене отсутствовали гомосексуальные элементы, но позднее она, возможно, послужила источником вдохновения для Мендеса, описавшего в своей «Мефистофеле» мужененавистническую и лесбийскую черную мессу.

Всегда важно помнить, к какому жанру относится рассматриваемый текст. Тесную связь между сексуальностью — особенно лесбийской — и Сатаной, проводимую в порнографическом произведении, каким является «Гамиани», следует воспринимать иначе, чем упоминание о подобной связи, скажем, в проповеди католического священника. Надо полагать, большинство читателей порнографической литературы высоко оценивали эротические удовольствия, и потому, если автор называл их сатаническими, он не столько превращал в нечто пугающее и отталкивающее эротику, сколько делал заманчивой и притягательной чертовщину. Конечно, если говорить о гомосексуальных женщинах, то «Гамиани» в некотором смысле укрепляла культурные представления о них как о существах пугающе «демонических», но, так как гетеросексуальное распутство получает точно такую же характеристику, эти оценки несколько уравновешивают друг друга. Тем не менее не остается сомнений в том, что Гамиани — персонаж отрицательный и несимпатичный, и тут автор новеллы не делает публичному образу лесбиянок ни малейшего одолжения. Эмма Донохью считает «заострение внимания на ужасной, по своей сути, природе лесбийского секса», благодаря чему «он предстает темной и почти сверхъестественной силой», особой новаторской находкой Мюссе[1485]. Однако, подчеркивает она, в изображении антигероини Гамиани одновременно заметно «странное прославление», и графиня, всей душой отдающаяся извращенным удовольствиям, становится «символом того непокорства природе, которое полвека спустя будет пропагандировать декадентское движение»[1486]. Мне кажется, здесь Донохью сделала очень важное наблюдение, которое многое объясняет в странном декадентском любовании женской гомосексуальностью.

Злые цветы и окаянные Сапфо

В том же году, когда вышла в свет «Гамиани», Оноре де Бальзак (1799–1850) обогатил литературу о лесбийстве романом «Златоокая девушка» (1835), и в том же году Теофиль Готье опубликовал роман «Мадемуазель де Мопен». Лесбиянка у Бальзака — властная и устрашающая, а вот Готье изобразил свою героиню (которая скорее бисексуальна, чем гомосексуальна) более симпатичным персонажем. Оба романа пользовались у читателей огромным успехом, и в обоих присутствует мотив андрогинии, а также путаница из‐за того, что другие персонажи не сразу устанавливают половую принадлежность странной, нарушающей общественные нормы, женщины.