Инфернальный феминизм

На сцене Бернар сыграла много роковых женщин (Клеопатру в двух разных пьесах, леди Макбет, Медею в спектакле по одноименной пьесе Катюля Мендеса 1898 года и других). Еще она играла неверную жену, притворявшуюся привидением, в постановке по пьесе Викторьена Сарду «Спиритизм» (1897) и цыганку, которую инквизиция сожгла на костре, в спектакле по пьесе того же драматурга «Колдунья» (1903). Из-за последней роли, которую она исполнила на гастролях в Монреале в 1905 году, Бернар сделалась мишенью словесных и физических нападок по наущенью местного архиепископа, которого возмутило негативное изображение инквизиторов в пьесе[1769] [1770]. А еще, хотя Бернар так и не появилась в этой роли, она стала прочно ассоциироваться с одним из важнейших для рубежа веков образов «злой женщины» — с Саломеей. Она должна была сыграть Саломею в постановке одноименной пьесы Оскара Уайльда, но в 1893 году репетиции этого спектакля в Лондоне были прерваны: британские власти не разрешили спектакль к показу из‐за присутствия там библейских персонажей. В Times ошибочно сообщили, будто Уайльд писал эту пьесу, уже рассчитывая, что роль Саломеи сыграет Бернар, и потому в общественном сознании два имени оказались тесно связаны. Из-за этого театрального скандала, получившего широкое освещение в прессе, актриса стала ассоциироваться еще и с декадансом, и с британским эстетизмом[1771]. Эти ассоциации еще больше окрепли благодаря ее появлению (пять лет спустя) в постановке по пьесе главного итальянского декадента д’ Аннунцио «Мертвый город», а также щедрому покровительству, которое она оказывала болезненному поэту Морису Роллина. А окончательно увековечил их символистский журнал La Plume, посвятивший Бернар целый выпуск в 1900 году[1772]. Чрезвычайно важным для ее «самообожествления» и превращения в «богиню декаданса», как называют ее в одной недавней статье, стало и ее сотрудничество с чешским художником Альфонсом Мухой (1860–1939). В афишах, рекламировавших театральные роли Бернар, Муха использовал формальные элементы, заимствованные из религиозного искусства, в частности, из иконописи, и благодаря этому актриса становилась похожей на какое-то недосягаемое, возвышенное и далекое божественное создание. Художник постоянно подчеркивал и зловещие детали: на афише к «Медее» на переднем плане композиции изображено мертвое дитя, а к «Лоренцаччо» — грозный дракон. Благодаря такому сочетанию традиционных мотивов религиозного искусства с символами зла актриса представала неким воплощением вечной демонической женственности, о которой у нас шла речь в главе 6. Кроме того, Муха придумал для ее сценического образа Медеи прическу, напоминавшую формой летучую мышь (в декадентских бестиариях это животное олицетворяло сумерки и меланхолию), а еще, вместе с парижским ювелиром Жоржем Фуке, спроектировал для нее в 1899 году огромный и необычный браслет в виде змеи[1773]. Столь же вычурная дамская сумочка в форме змеи (ок. 1901–1903) работы Рене Лалика, вероятно, тоже была создана специально для Бернар[1774].

Судя по этому предмету, актриса даже вне сцены любила появляться на людях со всякими причудливыми и шокирующими вещицами. Одним из ее излюбленных и самых затейливых аксессуаров была шляпка, украшенная чучелом летучей мыши[1775]. Ходили скандальные слухи о том, что Бернар имела привычку спать в гробу. Подробности этой истории остаются неясными, но гроб действительно существовал, и она даже возила его с собой, когда отправлялась на гастроли. В 1893 году актриса сфотографировалась лежащей в нем — и получила неплохую прибыль от продажи этого снимка в формате открытки[1776]. Среди наиболее ценных предметов, принадлежавших Бернар, был настоящий человеческий череп, подаренный ей Виктором Гюго — с одним из своих стихотворений в качестве автографа[1777]. По словам Мухи, Бернар «не гналась за модой, она одевалась в соответствии с собственными вкусами», а еще он замечал, что «она вернее всех умела выразить внешними средствами суть своей души»[1778]. Тут впору задуматься: какова же должна быть душа у человека, если он выражает ее суть, надевая шляпу с чучелом летучей мыши или змеиный браслет, придуманный Мухой? Бернар сознательно пыталась преподносить себя, саму свою личность, как произведение искусства, и в причудливом содержании ее гардероба и ее шкатулки с украшениями следует видеть средства достижения этой «культивируемой запоминаемости»[1779].