Инфернальный феминизм

Главный аргумент здесь — что Уорнер просто использует литературу как инструмент выражения феминистских взглядов, а сатанизм избран средством передачи этого идейного содержания потому, что дьявол — очень колоритный и привлекающий внимание персонаж. Хотя несколько обозревателей отметили, что в книге так или иначе затронут «женский вопрос», никто из них специально не упоминал об обвинениях Лоры в адрес христианства как неотъемлемой части более обширной патриархальной общественной надстройки, которая и являлась главным источником всех ее (и остальных женщин) бед. Довольно многие заметили, что в романе проводится связь между ведьмовством и женской эмансипацией. Чаще всего в рецензиях цитировалась та фраза Лоры, где она определяла ведьмовство как средство «жить своей жизнью, а не влачить то существование, которое навязывают тебе другие»[2287]. Обзор в Evening Standard заканчивался следующим наблюдением: «Если бы автор этой умной книжки рассказала более откровенно, как именно стать ведьмой, очень многие женщины наверняка соблазнились бы (по тем же соображениям, по каким это сделала Лолли Уиллоуз) и попробовали бы — чтобы убежать от опостылевшей им жизни»[2288]. Этому вторил критик из Country Life: «На месте дьявола я бы испытал разочарование, если бы после прочтения „Лолли Уиллоуз“ ко мне не стеклось множество превосходных новообращенных ведьм». Автор этого обзора обращал внимание и на «благородство и обаяние» уорнеровского Сатаны, отмечая, что тот вовсе не собирается «причинять привычно ожидаемый вред» душе вверившейся ему Лоры. Ведьмовство, по ощущению автора романа, оказывается, «пожалуй, лучшим выходом, который может избрать вдова или незамужняя женщина со скромными средствами, не слишком общительная любительница природы и свежего воздуха»[2289]. Рассуждавший в том же духе обозреватель из Bolton Evening News назвал свою заметку «Апология ведьмовства»[2290]. Одному критику в Birmingham Post даже удалось прямым текстом написать, что роман относится к традиции инфернального феминизма, а именно — «во многом напоминает „Ведьму“ Мишле, увиденную будто сквозь объектив телескопа, только с обратной стороны»; критик тут же добавлял, что не имеет в виду ничего дурного, а напротив, «делает автору комплимент»[2291].

В заключение хочется отметить, что несколько обозревателей жарко доказывали, что все изображенное в романе — исключительно галлюцинации и безумие Лоры. Например, автор публикации в Spectator заявлял, что «у мисс Уиллоуз, этой доброй души, скорее всего, было не все в порядке с головой»[2292]. Такой подход фактически перечеркивает контрмифологическую составляющую романа и превращает его в менее опасную для христианской мифологии альтернативу (пусть даже она преподносилась в форме художественного вымысла и в юмористической манере). Собственно, текст не оставляет в этом отношении никаких сомнений. Сама Уорнер высказывалась по этому вопросу предельно ясно. Одному репортеру она сообщила: «Мне писали десятки людей и спрашивали: может быть, я имела в виду, что она [Лора] сделалась ведьмой лишь в переносном смысле… Я имела в виду, что она стала ведьмой совершенно буквально»[2293].

Заключительные слова

Сильвию Таунсенд Уорнер воспитывал отец — атеист и большой эрудит, и с раннего возраста она была хорошо знакома с Библией. Критический взгляд на Священное Писание, который она усвоила дома, впоследствии отразился и в ее дебютном романе, где библейские мотивы подверглись пересмотру. Еще в отрочестве Уорнер начала эпатажно одеваться, и в «Лолли Уиллоуз» можно увидеть своего рода словесное продолжение этой страсти к странному — в сочетании с неортодоксальным, даже враждебным взглядом на христианство. Однако странность романа скрыта под столькими слоями остроумия и веселья, что воспринимается скорее как мирная и прихотливая игра фантазии, к которой англичане всегда относились очень терпимо. Тяга Уорнер к затейливым нарядам и аксессуарам — очередной пример чудаковатости, которой весьма часто отличались авторы, прибегавшие к сатанинской символике. Это едва ли удивительно: использование образа Сатаны в качестве положительного символа само по себе — ход настолько экстравагантный, что его можно ожидать лишь от тех, кто столь же смел и оригинален во всем остальном. И тем не менее это важно, поскольку позволяет понять, что сатанизм был одним из культурных способов заявить о себе как о белой вороне (но вовсе не обязательно как об изгое радикального толка). Вероятно, именно так все воспринимало и большинство читателей, тем более что авторы зачастую нарочито афишировали свою эксцентричность (достаточно вспомнить игриво-эпатажные заявления Уорнер в интервью и частных беседах о том, что она сама — ведьма).