Ингерманланд

Итак, оставалось одно: надо было тянуть время. Степан Матвеевич знал, что и не такие проекты, бывает, замораживают. Ну а в наши нелёгкие времена, да ещё и в связи с тем, что бюджет был давно превышен и исчерпан, надежда оставалась. Однако первое, что необходимо было сделать, это остановить бурение со стороны «Чкаловской». И ждать. Тянуть время и ждать. Ведь если узнают, что половина денег ушла на никому не нужный подземный ход, первый, кто ответит за это, будет сам Степан Матвеевич Буреляйло. Ведь это именно он был автором замены системы позиционирования на слухачей, вооружённых лозами и эхолотами.

Степан Матвеевич, убрав всю технику из Чкаловского тоннеля и заморозив там всю работу, совсем заскучал. Стал апатичен, пропал и без того отсутствующий аппетит, на работу стал приходить позже обычного, да и работа-то больше радости ему уже не приносила. Бывало, что, добравшись до службы, посидит с газеткой у себя в кабинете, попьёт чайку, да и домой. А дома ему всё чудился остановившийся чёрный воронок. Он с ужасом прислушивался к шагам на парадной лестнице. Ожидал, что вот-вот сейчас за ним придут. И будут пытки, допросы на Литейном, в результате которых он, конечно, признает себя турецким шпионом и будет под конец расстрелян в холодном и мрачном подвале Большого Дома. Извёл себя всего. Ей богу, лучше бы решился на рывок в Скандинавские страны.

Вот как раз в один из таких унылых серых дней от него жена и ушла. Замужняя женщина – существо растительное, живущее атмосферой, питающееся домашним уютом. И напрасно недалекие людишки обвиняют её в том, что бросает она свою половинку в момент тяжёлый, якобы убоявшись всяких невзгод. Она просто своими корешками-листиками чувствует, что задыхается в доме, что умирает она и чахнет. И уходит она не куда-то, а откуда-то, из дома. Из иссушенной почвы семейного благополучия, из невыносимой атмосферы, губящей её.

Этот короткий, но чувственный женский образ, мой уважаемый читатель, я вставил намеренно. Ведь я понимаю, что читать эти строки может и какая-либо романтически настроенная девица. А ей наверняка будет приятно то, что в обиходе, порой пренебрежительно, мы зачастую называем «розовые сопли».

После этого ну кто может обвинить бедного Буреляйло в его пьянстве и безответственности? Наверное, только тот, кто и жизни-то не видел, к кому ни разу не поворачивалась судьба своим широким тылом. А бедный Степан Матвеевич узрел этот тыл во всей его полноте и целлюлитности. От того и запил в одиночестве и безысходности. Правда, частенько его одиночество скрашивала прилетавшая к нему огромная ворона. По летнему времени, да ещё для проветривания от спиртовых запахов квартиры одно окно в комнате всегда было открыто. Ворона приземлялась на подоконник, степенно сходила по спинке кресла и усаживалась напротив Степана Матвеевича. Она частенько приносила с собой различные гостинцы. То закуску, причём надо заметить, явно не с помойки: вся закуска была в фирменной блестящей упаковке, а когда в доме стали заканчиваться деньги, то и всякие побрякушки, которые можно было заложить в ломбард или сбыть с рук у метро.

Ворону звали Галиной. Как узнал об этом Степан Матвеевич – бог весть. Однако знал он это наверняка, как будто был ей представлен. Галина была молчалива, что с лихвой компенсировалось словоохотливостью Буреляйло. Бывало, до темноты они засиживались вдвоём, пока ворона с утробным кряхтением не переводила взгляд на висевшие на стене часы и, словно извиняясь, забиралась на подоконник, кинув прощальный взгляд на Степана Матвеевича, исчезала, чтоб снова появиться завтра.

Порой в буреляйловской квартире раздавались пронзительные звонки телефона. Звонили со службы. Вначале строго требовали, потом умоляли явиться Степана на службу. Затем совсем сухо известили, что он уволен и может забрать свои документы в отделе кадров. Ему было всё равно. Наконец телефон отключили за неуплату, и больше уже никто не беспокоил.

Так и поживали они с Галиной душа в душу. Правда, Галина никогда не оставалась на ночь, даже когда и засидится допоздна. Бывало, Степан Матвеевич и скажет ей, мол, оставайся, да та только крылом стыдливо прикроется и скок на подоконник. Что ж, воронья душа – потёмки, и Степан Матвеевич, поправив занавеску, вновь ложился спать один.

* * *