Иннокентий едет в деревню

Да, на социальной лестнице я сейчас сидел на одной ступеньке с попрошайками. Но измениться все могло в одночасье.

2.8.2. Тайный ингредиент

– Думаю, не нужно поливать ее так часто, – сказал я на аудиенции у Высокого Папы. «Если не поливать, растение становится сильнее», – сказал по телефону отец.

Я представил, как Высокий Папа благодарно пожимает мне руку, а председатель деревни вручает похвальную грамоту. На ней крупными золотыми буквами написано: «За предательство семейной тайны».

Но Сан Саныч был недоволен. Он не этого ожидал.

Я тяжело вздохнул и приступил к запасному плану. Перед тем как идти к Высокому Папе, погуглил, как ухаживать за пшеницей, и из многочисленных советов выбрал.

– Дело в особом удобрении. Его еще бабушка использовала.

Сан Саныч ухмыльнулся.

В конце концов, не имело значения, как получала богатый урожай бабушка. Я волновался лишь об успехе Высокого Папы.

Я дал ему совет. И Сан Саныч его использовал.

Но совсем не так, как я предполагал.

2.9. Высокий Папа не оправдывает ожиданий

2.9.0. Чертов дурак

– Какая бабушка, таков и внучок!

Я не верил ушам.

– А мы восторгались. Какой щедрый урожай, какое вкусное пиво. А там одна химия! – Высокий Папа обвел глазами толпу.

Я опешил.

– Чертова семейка, всех травила, – подвел он.

Я разозлился.

– Неправда!

Я стоял, облитый говном, и бабушка стояла тут же.

И я съел эту кучу говна. И бабушка съела.

Но в отличие от меня, она не заслужила.

Я выскочил из кабака. Рубашка прилипла к телу, к лицу прилила кровь. Голова вмиг стала тяжелой, меня мутило.

«Какой я дурак! Чертов дурак».

2.9.1. Пятно на имени

«Я хотел помочь, просто помочь», – твердил я про себя. Снова и снова прокручивал в голове вчерашний вечер. Десятки раз выслушивал речь Папы о его, пусть не самом лучшем, но зато экологически чистом продукте.

Сан Саныч запятнал имя бабушки и возвеличил собственный бренд.

– Он верно говорил? – смущенно спросил Толик, переводя взгляд больших голубых глаз с меня на Павла Никифоровича.

– Окстись, – отмахнулся тот.

– Я и думал.

Толик радостно кивнул. С тех пор как его овца нашла приют в моем доме, он заметно ко мне потеплел.

– Ну ничего, – сказал Толик. – Я не думал, никто не думает. Чушь собачья!

Я вздохнул. Чем дольше я жил в деревне, тем больше вздыхал.

– Ты виду не подавай, – посоветовал мне Толик, – будь покоен. Покойных молния не ударит.

– Я сам ему про отраву сказал. Соврал. Хотел, чтобы пшеница выросла.

Толик кивнул.

– Это плохо, – сказал я.

– Что? – поинтересовался Толик.

– Не встать на ее защиту. Не оправдать. Она моя бабушка, а я в стороне стою.

– Запомни, сынок, – сказал Павел Никифорович, – никому такая защита не нужна.

Я встретился глазами со стариком. Он был грустен. Кажется, понимал, что себя я хочу оправдать больше, чем бабушку. Ведь именно с этого все и началось.

Толик пожал плечами.

– Разговорами делу не поможешь.

– Каждый думает все, что хочет, – продолжил задавать загадки Павел Никифорович. – Кто об Антонине хочет думать хорошо, будет думать. Что бы ни стряслось. Что бы кто ни сказал.

2.9.2. Полиция мыслей

– Ты что, полиция мыслей? – рассмеялся Кролик. – Будешь по дворам ходить, говорить: «Не верьте Сан Санычу. Бабушка хорошая, я плохой»?

Если бы это помогло, я бы с радостью.

– Расслабься. Везде свои плюсы есть.

Кролик выпил рюмку и потянулся за бутылкой. Я так низко пал, что больше не гнушался его обществом.

– Какие, например?

– Ну вот сидишь, пьешь. Плохо разве?

– Плохо, – ответил я.

История моего поисковика состояла из запросов «почему так плохо» и «что теперь делать».

Но в моей голове по-прежнему было пусто. Никаких ответов, одни вопросы.

– Тебя хоть что-нибудь волнует? – спросил я.

Кролик выпил.

– Хочешь поговорить об этом?

Я махнул рукой.

2.9.3. Где моя самурайская сабля

– Знаешь, я как-то бездомной кошке сосиску снесла. Та не съела, понесла котятам. Котята на чердаке. И вот она на дерево, а сосиска в зубах. С дерева по веткам до чердака. Голодная, но такое у нее сердце большое. Я смотрела на нее, и мне горько, и сладко.

Лизетт уставилась в землю и покраснела. Мы сидели на скамейке перед ее домом. Внутрь меня не пригласили.

– А на тебя смотрю, и ничего не вижу. Ты, наверное, можешь таким быть, точно можешь. Но пока не такой.

– Лизавета! – прервал идиллию отчим Лизы. – Иди, мать зовет. Слышишь?

Девушка устало поднялась.

– Пожарила она рыбу тебе? – спросил Павел Никифорович, подходя ближе. – Лизавета?

– Пожарила, – сказал я.

Павел Никифорович пошел обратно к дому.

Я смотрел на гнездо на водонапорной башне и размышлял, что забыли аисты в глухой деревне, когда могли выбрать любое место на земле. Что я здесь забыл.

– Знаешь, – вернулся старик, – она ведь такая, Лизаветина мать. Послушная. Смирная. Как с такой бабой сладить?! Никак. Слышу, плачет. Тихо плачет и молится. Ну думаю, зря она. А потом стал замечать… не тянет меня к бутылке.

Павел Никифорович словно оправдывался.

– И так подхожу и этак, а не хочу. Из каких стаканов только не пил, не лезет и все.