Иннокентий едет в деревню

– Я помню. Вчера встал – помнил, сегодня – помню. Завтра встану – помнить буду. Что было, то было. Не просто все.

Я обомлел.

– Бабушку обидели, а ты говоришь, не просто!

– Да пойми, что я говорю! – рассердился дядя Паша.

– Что, например? – задохнулся я.

Я думал, он обвинит меня в том, в чем я себя обвинял, но Павел Никифорович оказался благороднее:

– Будь покоен, все еще много раз поменяется. Хочешь ты или нет.

– А как же чувство собственного достоинства?

– Зачем тебе чувство?

Павел Никифорович схватился за ручку ведра.

Я тонул в одиночестве. Никто не собирался тонуть вместе со мной.

– Ты человек взрослый, – сказал дядя Паша, – сам разберешься.

Не знаю, как долго плакала Лизина мать, но результат был ошеломляющий. Теперь я сердился не только на Высокого Папу, но и на дядю Пашу.

2.9.9. Ментальное преступление

Мат стоял в груди, подходил к горлу, срывался с языка.

Я ходил кругами вокруг пшеницы. Представлял, как яростно топчу ее, как она гибнет.

Высокий Папа нанял дополнительную охрану, и теперь на участке постоянно находилось по два-три человека. И чем быстрее росла пшеница, тем зорче за мной следили.

Я мечтал, что Высокий Папа опростоволосится. Что из его идеи пивного порабощения ничего не выйдет. Что Высокий Папа прогорит.

Но пшеница росла. И горю моему не было предела.

Я представлял, как Высокого Папу изгоняют из деревни. Уличают в подлости, ловят на обмане, обвиняют в страшных преступлениях.

Но пока единственным преступником на округе был я.

2.10. Горы

2.10.0. Праздник

– Деревья, которые много лет стоят и все помнят. Пушкина помнят. Ходишь по земле, по которой он ходил, – это и есть праздник. Праздник души.

– Понятно, – сказал я.

– Современники Пушкина там ходили. Такие озера, воздух, райское место! Нигде такого нет больше.

– Ясно.

– И день рождения Пушкина только раз в году бывает!

– Да, – сказал я.

Лизетт отступила.

– На автобусе поедешь?

– Наверное.

– Я соберу в дорогу.

Я вышел из дома и отправился к пшеничному полю. Завидев меня, Ленька напрягся.

– У тебя отпуск, – сказал я.

Мальчишка недоверчиво сверлил меня глазами.

– Я уезжаю. В Пушкинские Горы.

К Алисе.

2.10.1. Картонный Пушкин

День Рождения Пушкина, как уверяла Лизетт, бывает только раз в году.

Но меня не интересовали экскурсии по Пушкинским Горам, я не собирался вздыхать у реки Сороть, фотографироваться на скамейке Онегина. Мне не хотелось смотреть на трость у камина и гусиное перо на столе и ждать, что в домик няни вот-вот войдет поэт.

Я не пошел на концерт, не видел спектакль. Не бродил по выставкам, не принимал участие в конкурсе «Мой Пушкин» и мастер-классах по рифмоплетству. Я не смотрел, как девушки в русских сарафанах и мужчины в народных платьях водят хороводы и запускают в небо воздушные шарики. Не слушал, как они поют романсы на стихи Пушкина, читают стихи и частушки. Не встречал мальчишек и девчонок с нарисованными аквагримом бакенбардами на висках.

Я бродил по Пушкинским Горам в поисках Алисы.

И понял, что Лизетт была права. Чтобы что-то понять в Пушкине, нужно было остаться с ним наедине.

Казалось, дух поэта витает в заповеднике. В любое время, в любую эпоху. Старинный дух времени. Не выветрился до сих пор.

Я встречал Пушкина на мостике через реку, видел его на опушке. И не всегда это был мираж. Вырезанный из картона, он стоял у дороги с букетом цветов. Пригорюнившись, сидел на берегу босой. Босой, но в котелке.

Это был «Мой Пушкин». Я сел рядом, обнял его и загрустил. Подумал и снял ботинки. Из солидарности. Негоже русскому поэту, драматургу и прозаику, одному сидеть без обуви.

Так мы и сидели до вечера.

Тогда я надел ботинки и встал. В пояс поклонился картонной фигуре. Сказал «спасибо».

2.10.2. Кто такая Алиса

– Я Вас там не нашел. Ни Вас, ни Вашего деда, ни тети, что любит Пушкина.

Поездка в Пушкинские Горы плохо сказалась на настроении Алисы. Она была грустной, молчала. Я затосковал по гадостям и колкостям, которыми девушка одаривала меня раньше. Мне не хватало ее рассерженных интонаций.

– Я смотрела балетное выступление, – сказала Алиса, и голос ее дрогнул. – Маленькие девочки в пачках, гуськом выходят на сцену.

Я затаил дыхание

– Я так больше не могу.

Алиса расплакалась.

И в ту же секунду я вспомнил, что Алиса прихрамывала на правую ногу, когда мы искали в поле черную кошку Дину. Девушка не ела блины, каждый день обливалась холодной водой и всеобщую ненависть к себе считала доказательством успеха.

Алиса была балериной. И однажды она упала. И с тех пор, как упала, она больше не поднималась.

2.10.3. О любви как о проблеме

Я никогда не знал настоящую Алису. Общаясь с ней, я имел дело со сломанным человеком, изо всех сил пытающимся вытерпеть поражение. И до сих пор этого не понимал.