Иннокентий едет в деревню

– Влюбленность – как вина выпить. С первым глотком по телу проходит волна тепла, и ты чувствуешь приятные изменения. Но это лишь намек. Здесь можно остановиться, и никаких последствий. Второй глоток ты делаешь, понимая, на что идешь. Ты знаешь, что будет дальше. И соглашаешься на все.

Алиса легла на живот и положила голову мне на грудь.

– Некоторые всю жизнь влюбляются на уровне первого глотка, – сказала Алиса, – а некоторые еле-еле справляются с похмельем.

– Что же бывает в промежутке?

Я усиленно пытался понять Алису, но мне нужно было время. Нагромождением слов она закрывалась от меня, и я не мог ее прочесть.

– Промежуток – ни то ни се. Этакое безвылазное болото. Хотела бы я найти золотую середину, но боюсь, это один из тех вопросов, которые человек не может решить. И все это ради его собственного счастья.

– Почему? – спросил я скорее по инерции, чем из любопытства.

– Потому что любовь ради счастья другого.

Я закрыл глаза и попытался вообразить Алису до падения. Я что-то безвозвратно потерял и не знал, что именно.

– Вы все воспринимаете, как проблему. И любовь для Вас проблема. Может, любое чувство? Страх, голод?

– А разве это не проблема, когда человек боится и все время хочет есть? – рассмеялась Алиса. – Я думаю, большинство людей со мной согласны.

Меня пронзила жалость.

Алиса без цели. Алиса без смысла. Потерянная Алиса.

Она бродила ночью одна по округе, ела все, что кладут на тарелку, и постоянно оказывалась в моей постели. Я думал, ей не было до меня дела, но дела ей не было до себя.

– Любовь – это большая проблема, – сказала девушка.

– Невзаимная любовь. Может, Вы никогда не любили?

– Любила. Но он мне не пара.

Мы с Алисой были похожи. Никого мы не любили больше, чем себя. И никого так же сильно не ненавидели.

– Боюсь, Вам трудно будет ее найти, – усмехнулся я почти беззлобно.

– Ну вот Вы, например. Нашли Вы себе пару?

Я кивнул. Я нашел, только она не парная. Как второй левый ботинок.

2.11. Страшное желание

2.11.0. Стихия

Я сидел с чашкой чая на лавке возле дома. Считал безотрадные мысли, что приходили в голову. О деревенской жизни, о безделье, об Алисе.

В самый разгар уныния что-то больно ударило по уху.

Я вскочил, расплескав чай.

Что это? Кто это?

Ухо жгло от боли.

Я озирался по сторонам. Ничего и никого.

Только я решил сесть обратно, ударило в лоб.

От меня отскочила прозрачная горошина. Наклонившись, я нащупал ее в траве.

Холодная градина. Размером крупнее гороха.

2.11.1. По заслугам

Я смотрел, как огромные шарики, переливающиеся на солнце, отскакивают от порога.

Когда град закончился, я вспомнил о Леньке. Сообразил ли он укрыться в амбаре?

Мальчишка стоял посреди пшеничного поля, понурив голову.

– Померла, – сказал он.

Земля, а вместе с ней и ростки пшеницы, была усыпана ледяными горошинами. Я передернул плечами, вспомнив, как больно они падали за шиворот.

Но не успел Ленька выйти за калитку, как показался Высокий Папа.

Лицо у него было красное, опухшее.

Он мычал, махал руками.

Припав к земле, попытался очистить участок от градин. Отбрасывал лед, искал выжившие ростки.

Он был в бешенстве, он был в горе.

Я стоял рядом, готовый утешить. Но Сан Саныч быстро взял себя в руки. Он встал, злобно выдохнул:

– Ты мне заплатишь!

И добавил:

– Заплатишь за все!

Словно я виноват в природном катаклизме. Словно целыми днями танцевал с бубном, чтобы град побил его урожай.

– Ууу, – сказал Высокий Папа.

Убежал, но на полпути вернулся. Опять сказал: «Ууу». Помахал кулаком в воздухе.

Я думал, что хочу поражения Сан Саныча, думал, буду улыбаться при крахе его дела. Но вместо радости чувствовал стыд.

Как ни убеждал я себя, что не виноват, муки совести говорили. Говорили, что я был ментальным врагом пшеницы. Что деревенские остались без работы и зарплаты. Что дороги разбиты, а вода в колодце мутная.

2.12. Судилище

2.12.0. Общественный суд

Считанные часы, и деревня была поставлена на уши. На пшеничное поле пожаловала инспекция в лице Данилыча, подслеповатого деда с окраины и сельского старосты Зиновия Аркадьевича. Должностные обязанности последнего включали борьбу с разного рода стихийными бедствиями.

Действовал председатель четко. Потоптался по прибитым к земле росткам, пару раз вздохнул, почесал затылок.

Высокий Папа не сводил с меня злобных глаз. Он не только махнул рукой на остатки здоровой пшеницы, гибнущей под сапогами председателя, но и сам ее топтал.

Наконец Зиновий Аркадьевич откашлялся и, явно играя на собравшихся за забором деревенских, набрал воздуха в грудь. Он был готов говорить.

Высокий Папа, ожидая, что пришла моя очередь быть растоптанным, тоже задержал дыхание.

– Налицо, – начал председатель, – имеется некоторое, скажем так, вредительство.

Народ за забором издал согласный гул.

– Но причина вредительства не ясна.

– Как это – не ясна?! – воскликнул я. – Не я же этот град устроил.

– Ему слова не давали! – зло крикнул Данилыч.

Председатель громко продолжил:

– Глянем в договор! Его не просто пишут, а как раз для таких случаев.

Я почувствовал, как зеленею от злости.