— С чего ты взял? — удивляется танкист.
— У нашего полковника болела шея. Она у него всегда болит к плохой погоде. Алексий, нам не успеть вернуться на тот берег реки.
— Объясни, — Котовский стаскивает шлем, проводит ладонью по бритой голове и садится к столу. Морщится — табурет попался колченогий.
— Ты видел, что на улице творится. Того моста, по которому мы прошли через Шкумбин, уже нет — наверняка его сносит каждое наводнение. Здесь, в горах, реки разливаются зимой.
— Что мы, на танках твоих парней не перевезём?
Капитан невесело улыбается.
— Не пройдут твои танки через разлив, утонут. Или сначала их унесёт потоком, утонут потом.
Алексей понимает, что друг не шутит, и задумался, прикидывая варианты.
—Как думаешь, это, — он кивнул в сторону окошка, — надолго?
Грек пожимает плечами.
— Несколько дней, может быть, неделя. Но высокая вода будет дольше — выше в горах снег тает медленно.
— Продержимся. Ты знамя-то захватил?
— Нет. Не было здесь штаба, только тыловики и артиллеристы. Штаб остался на том берегу, итальянский полковник собирался личным примером вдохновлять подчинённых.
— Это он правильно придумал.
Котовский прикидывает — неделю сидеть на том пайке, что с собой привезли. Эвзоны много на себе не притащили, в деревеньке наверняка лишнего продовольствия нет. В трофеях наверняка найдётся еда, так ведь ещё итальянцев кормить…
— Пленных сколько у нас?
— Каких пленных? — очень натурально удивляется Карагиозис, — Ты забыл, как они дрались? Горные львы, предпочли смерть позорному плену. Прыгали со скал, когда кончились патроны.
— Да? Что-то замотался я, глупые вопросы задаю.
Алексей расстёгивает комбинезон.
— Жарко тут. Ты сразу понял, что мы попались?
Капитан не отвечает, только дёргает небритой щекой. Потом вдруг улыбается:
— Но дело мы сделали — теперь итальянцы соберут все силы, чтобы нас прихлопнуть. Такой шанс умереть героями выпадает не каждому.
На улице который день бушует непогода. Когда война уйдёт дальше на север, хозяйке придётся долго проветривать своё жильё — стоящие на постое танкисты пропитали дом стойким ароматом казармы. Знакомый каждому служившему букет: ядрёная смесь запахов сапожной ваксы, хозяйственного мыла, молодого, здорового мужского тела, в которую случайной нотой вплетается тончайший оттенок тройного одеколона. По вечерам добавляются запах сгорающего в «летучей мыши» керосина и неописуемый дух сохнущих у печки портянок.
Когда входишь с улицы, первое время тяжело дышать, потом привыкаешь. Намёрзшийся на улице организм не желает отходить сразу, только прижавшись к горячим булыжникам круглого печного бока, начинаешь ощущать, как выходит из тела въевшаяся до самых костей стылая сырость.
— Полетели с небес белые снега, засыпают собой нивы и луга, — выводит под аккомпанемент тульской двухрядки негромкий душевный тенор.