Инодин - В тени сгоревшего кипариса

Вертеть гайки под проливным дождём занятие не из приятных, но приказ нужно выполнять. Оставшемуся безлошадным Ерофею ротный приказал снять с подбитых танков всё, что может быть использовано для ремонта оставшихся. В одиночку. Всю мелочь механик уже снял, теперь пришла очередь тяжёлых агрегатов. Трудно, погода поганая, но Ерофей даже доволен — рожу клистирную почти целый день не видишь — уже праздник. А завтра парни из ремвзвода обещали на летучке с утра подъехать, помогут мотор с коробкой из танка выдернуть. Жуков пристроился поудобнее и принялся отсоединять от двигателя топливопровод.

Ерофей сцепив зубы глядит в точку на горизонте — лишь бы не видеть ненавистную рожу командира. Ещё бы уши заткнуть…. Нельзя, руки по швам, только побелевшие костяшки на кулаках выдают степень бешенства Жукова. Приходится выслушивать жестяной скрип Клитинского голоса.

— Вы нарушили мой приказ, товарищ боец. Мной была дана команда на снятие запасных частей с повреждённой техники и их доставку в расположение части. Вам отдана, товарищ боец.

Клистир с мерзким звуком всасывает сквозь сжатые зубы воздух углом рта, делает пару шагов и снова поворачивается к подчинённому. Старший лейтенант получает удовольствие от процесса. Он сцепил руки за спиной и пару раз покачнулся, перенося вес тела с носков на пятки.

— Вы, боец Жуков, вступив в преступный сговор с бойцами ремонтного взвода, в нарушение приказа использовали для работы походную автомастерскую типа Б. При этом было сожжено дефицитное топливо, истрачен моторесурс двигателя. Сколько в нашем батальоне таких мастерских, товарищ боец? Отвечайте!

— Две.

Клитин купается в ненависти подчинённого, как в живой воде.

— Одна, товарищ боец. Вторая автомастерская предназначена для ремонта автомобильной техники. В то время, когда летучка использовалась не по назначению, боеспособность батальона была поставлена под угрозу. Я подумаю, как вас наказать за преступную самодеятельность, боец Жуков. А сейчас приказываю самостоятельно доставить двигатель и коробку передач к подбитому танку и своими силами переместить их в расположение роты. Срок – до утра, об исполнении доложить мне. Исполняйте.

— Есть.

— Отставить!

Клитин оглядывается, не понимая, откуда взялись за спиной комбат и батальонный комиссар Окунев.

— Жуков, свободен. Я отменяю приказ старшего лейтенанта Клитина.

Дождавшись, пока прихрамывающий рядовой скроется из виду, Барышев оглядел ротного с головы до ног, отметил выражение упрямой решимости на лице и вздохнул.

— За мной, товарищ старший лейтенант.

В кресле, замечательном, «найденном» писарями где-то в бывшем итальянском штабе кресле, отчего-то стало абсолютно невозможно сидеть — тесно, жёстко и колени задираются. Барышев встаёт и опирается кулаками о столешницу. Окунев отошёл в сторону и уселся на стул по-кавалерийски, развернув его спинкой вперёд.

— Объяснить, что это было, можешь?

Ротный-три, замер по стойке «смирно», глаз не опускает, смотрит прямо – уверен в собственной правоте и зол на командира.

— В роте может быть только один командир. Рядовой Жуков считал, что после происшествия в ночном бою может влиять на принимаемые мной решения и имеет право на особое положение в подразделении. Бойца необходимо поставить на место, товарищ подполковник.

Услышав о «происшествии в ночном бою» Озеров не сдержался — прочистил горло, но промолчал.

— И как боец Жуков пытался влиять на твои решения, старлей? — Барышев хочет разобраться, до последнего надеясь на чудо.

— Рядовой Жуков позволил себе исполнять приказы, как считает нужным, а не так, как они были отданы. В частности, использовал знакомства в ремонтном взводе для создания себе льготного режима службы, товарищ подполковник.

— Значит, сначала ты отдаёшь бойцу, который тебе жизнь в бою спас, приказ, который невозможно выполнить, а потом собираешься наказывать за то, что он всё-таки выкрутился и справился с задачей. И весь батальон об этом знает. Только мы с комиссаром узнаём последними.

Барышев сжимает в кулаке карандаш, потом удивлённо рассматривает обломки, стряхивает их на пол и брезгливо вытирает руки вытащенным из кармана френча клетчатым носовым платком.

— Ты, Клитин, решил сделать мой батальон первым, в котором командир роты будет убит в спину собственными подчинёнными.

— В моей роте, — зло начал Клитин.

— Молчать, ***! — заорал Барышев. На ** мне в батальоне ротный, которого собственные бойцы ненавидят сильнее, чем врага? Ты, пень с ушами, в самом деле не понимаешь разницы между фронтовой частью и гауптвахтой?

Комбат махнул рукой, опустился в кресло и выложил сжатые кулаки на столешницу.

— Командир ты не самый хреновый, в бою не теряешься, но после последних твоих выходок в моём батальоне тебе оставаться нельзя — бойцы не простят, командиры не примут.

Клитин побледнел, но упрямо сжал губы и смотрел на командира, не отводя глаз.