- Впервые я заплакала по-настоящему, навзрыд, так и взвыла и заревела, когда он мне сказал, что случайно встретил ту, ну, вы же понимаете, эту самую Наташу. Вышел на середину комнаты и заявил громко, что она вовсе не мегера, а молодая очаровательная женщина, можно-де без запинки и без всяких согласований с разными там третейскими судьями утверждать, что она - дама. Признался, сволочь, что опять у него на сердце неспокойно, мятежно, и что еще вчера было ничего, даже относительно неплохо, а сегодня уже трудно и страшно ходить по земле, дескать, гудит она под ним, жжется, и вот-вот все выльется в извержение вулкана. Желая меня утешить и приободрить, он осторожно, не припечатывая, положил руку на мою голову, на макушку, и сказал, что не причинит мне зла и приложит все силы, чтобы обошлось без скрежета зубов, обычного в подобных случаях, или, как он выразился, без шероховатостей. Но без них как обойдешься по достижении известного треугольника, да еще когда прибавляется парочка любовников, ребят азартных, а к тому же и просто так сами по себе болтаются именно шероховатые люди, что вы первый отлично сознаете на собственном примере. Вы видели тех ребят, а я лишь слышала о них, но понимаю, какого они сорта и почему возле так называемой Наташи трутся. Мысли о будущем и неизбежности беды я тогда только подумала, не высказала, сознавая, что лучше пока не подавать виду, что я разгадала жжение плоти, воспалившейся у моего благоверного. Лучше прикинуться доверчивой дурочкой, поверившей в его философскую сказку про тягу к необыкновенным людям и назревшую необходимость покончить с подлым обывательским горизонтальным положением, встав внезапно вертикально, по благородному. Он мне, впрочем, не очень-то подыгрывал и как будто нарочно старался разворошить муравейник или осиное гнездо в моей душе. Не очень-то он скрывал, что любит Наташу. Все я видела, все читала о нем и его желаниях в глазах и на лице, когда они, стоило ему на миг отвлечься и забыться, словно сами собой совались мне под нос, так и перли, разрастались с нарушением законов пространства и перспективы, как уже подлинная фантасмагория, как натуральный сюрреализм... Он мне бросил, прибавляя к высказанному ранее обещанию, но теперь уже явно не в утешение, что ничего не поделаешь, сердцу не прикажешь, и раз оно всколыхнулось и готово выпрыгнуть из груди, следует принимать это как должное, прежде всего как проявление жизни и ее сил, призванное всецело порадовать, чего не было бы, когда б наступили помертвение и коллапс. И если я не свинья, не пачкунья, только и думающая, как бы подгадить, когда налицо разумные начинания и добрые всходы, если я, коротко сказать, не гроб повапленный, не должно мне думать, будто им руководит плотская любовь и он собирается, словно кобель, ухлестывать за бабенкой, дело-то обстоит иначе. И заключается его дело в том, что едва он встретил Наташу, тотчас распалился мечтой о литературно-дискуссионных вечерах у камелька и влечением к безмерному, неуемному аскетизму. Он умен, начитан, знаком с этикетом, ему впору общаться с избранными, а не валяться в житейской грязи. А до чего же, если уж на то пошло, ему скучно и бедно в духовном смысле живется, как же ему тошно в мирке, мной слепленном! Изначально причина кроется в моей активизации, переросшей в наглую активность, в моем, суть, прискорбном появлении на свет Божий, проявившем отсутствие идей, и вот на нем-то, на этом отсутствии, лежит необъятная вина, которую он, Петя, уполномочен мне вменить. Все не так у меня, как у Платона, у которого всякому явлению и всякой вещи предшествует идея, тогда как моему появлению, моему вещественному существованию ничего не предшествовало, в лучшем случае - ничто, а оно, однако, способно внушить разве что полнейшее недоумение и в конечном счете даже разочаровать. Из ничего, из пустоты вышла Надечка, и вот поди ж ты, так расселась тут в жизни, будто уже и не спихнуть. То ли дело Наташа! Вот где подлинная актуализация! Истинное волшебство! Наташа идеи производит и подает, стимулируя окружающих, и о ней язык не повернется сказать, будто она всего лишь коптит небо.