Читаем Иное утро полностью

Когда впервые мама ее так назвала? В классе шестом, или восьмом, или начала сразу после смерти Марка? Хотя была ли эта смерть Марка вообще если он переродился в Арфо? Да и термин “перерождение” тут не мог подходить. Все всецело только и твердили ей что он ошибка, и не давали объяснения термину “ошибка”. Что они имели ввиду? Не все ошибки нарочито плохие. А если отталкиваться от субъектности, переходить в объективность, то “плохого” и “хорошего” попросту не может быть.

Марк умер, но не умер, стал ошибкой, и ошибкой Арфо попросту было его существование. Но каково это быть “ошибкой”? Особенно с человеческим разумом.

Тимия поболтала головой из стороны в сторону.

Так нельзя думать в причину скудости человеческого разума. А она человек. Понять каково быть “ошибкой” невозможно, пока ты сам не станешь “ошибкой”.

Это приблизительно так же глупо делать как присваивать животным какие-то человеческие черты характера. То что ваша кошка “улыбается” быть может и значит что она улыбается, но всякий человек у которого была кошка скажем вам что это зачастую не так, и та милая рыжая бестия просто готовиться к прыжку на ваше лицо.

И вот в этом и заключается наша ошибка понимания мира. Мы проецируем на существование нас. Даем вещам характеристики которых они, быть может, и не имеют. Или имеют. Но точно они не могут их иметь в той мере которую мы представляем.

Апогеем глупости человеческого проецирования стала защита природы, а точнее ее очеловечивании, что в наши, что в доисторические времена. Природа по сути своей это физические законы существующие в порядке-хаосе в мире предоставленным самому себе, а люди как то говорят что природа их либо наказывает, либо поощряет. Если не природа, то жизнь. Или любое другое неподвластное нам.

Хотя и неподвластное люди в итоге подчинили. Разгон облаков, генная инженерия, селекция, трансгуманизм. И все это во благо нашей продукции, или иллюзии, лучшего мира.

И нет в этом лучшем мире места ошибкам.

И человеческим эмоциям.

Тимия видела как жил Арфо, хоть и маленький отрывок, но она видела и пожалела его. И он бы пожалел ее видя как умер Марк. Так есть ли право у нее называть его “ошибкой” или “перерождением” Марка? Ведь это, по сути своей, не Марк, а совсем другой человек.

– И как вы можете меня просить об этом? – сказала она притаившимся монстрам. – Всеобщее благо вопреки нуждам единичным? Кто сказал что это верно? Если вы думаете что это единственный выход – вы не правы. И вы глупы. – Тимия развела руками в разные стороны. – Ну же, Макс, давай, поговорим. Ты ведь голос разума, так? Давай пообщаемся, я готова. – После короткой паузы она крикнула: – Макс!

– Слышу, я, слышу, – ответил голос сзади.

Тимия сразу же обернулась.

– У вас привычка подходить со спины? – сказала она.

– Скорее потребность и правило, – ответил Макс. – И я не голос разума. Скорее что-то вроде слияния идей.

– А бредовость свою ты чем оправдаешь?

– Тем же самым. Знаешь ли, не все люди умны в равной степени и не все гипотезы верны.

– Но ты настаивал на верности своих слов. Разве не так?

Макс улыбнулся и Тимия поняла что видит перед собой не того старого Пророка в поселении, а своего сорокалетнего начальника максима Юрьевича. Почему-то в халате.

– Да, настаивал, и ошибся, – сказал он. – Ошибся в том что не знал всего, а если бы и знал все – то ошибся бы. Такова была моя роль. Впрочем, давай без этого, да? Зачем ты меня звала?

– Я не буду делать то о чем вы меня просите.

– Я понимаю.

– Но я хочу чтобы ты мне разъяснил некоторые вещи.

Макс наклонил голову и прищурил взгляд, после сделал шаг вперед и Тимия невольно попятилась.

– Пошли. Нечего нам стоять на одном месте. Особенно тогда когда твое время ограничено.

– Мне казалось…

– Мне тоже много чего казалось, – перебил Макс и прошел мимо Тимии, – идем и казаться не будет.

Ч3.

Тимия ступила следом за бывшим начальником, а за приманкой и ее страж-защитник. Столбопробитый размахивал своими проводами, бесшумно ломал редкие фонарики и кидался на каждого опрометчивого монстра. Какое бы огромное существо не выступало перед ним – все они тотчас падали в конвульсиях. И каким бы огромным существо не было – все они нещадно рвались на серые массы, а после поглощались в его горле-пасти. Столбопробитому даже как-то поднадоело выжирать существ досуха и он нередко оставлял их перебитые тела на дороге или отбрасывал в сторону в назидание его звучным друзьям. Враги же после такого “подношения” еще глубже залезали в тени и прятались по углам, только виднеясь глазами или тем что им заменяли глаза. Если в сером мире могло существовать описание альфа-зверя, то им был бы точно столб. Он был в разы умней и от этого опасней.

Кетцальчерв, самый огромным по своим размерам, и возможно в какой-то из благоприятных драк, даже смог бы убить Столбопробитого, мог бы его взять в капкан или закрутить и удушить, но… Но не мог. Кетцальчерв хотел напасть, но не мог. Боялся ли? Опять таки сложно сказать ведь это могло служить проекцией.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Что такое литература?
Что такое литература?

«Критики — это в большинстве случаев неудачники, которые однажды, подойдя к порогу отчаяния, нашли себе скромное тихое местечко кладбищенских сторожей. Один Бог ведает, так ли уж покойно на кладбищах, но в книгохранилищах ничуть не веселее. Кругом сплошь мертвецы: в жизни они только и делали, что писали, грехи всякого живущего с них давно смыты, да и жизни их известны по книгам, написанным о них другими мертвецами... Смущающие возмутители тишины исчезли, от них сохранились лишь гробики, расставленные по полкам вдоль стен, словно урны в колумбарии. Сам критик живет скверно, жена не воздает ему должного, сыновья неблагодарны, на исходе месяца сводить концы с концами трудно. Но у него всегда есть возможность удалиться в библиотеку, взять с полки и открыть книгу, источающую легкую затхлость погреба».[…]Очевидный парадокс самочувствия Сартра-критика, неприязненно развенчивавшего вроде бы то самое дело, к которому он постоянно возвращался и где всегда ощущал себя в собственной естественной стихии, прояснить несложно. Достаточно иметь в виду, что почти все выступления Сартра на этом поприще были откровенным вызовом преобладающим веяниям, самому укладу французской критики нашего столетия и ее почтенным блюстителям. Безупречно владея самыми изощренными тонкостями из накопленной ими культуры проникновения в словесную ткань, он вместе с тем смолоду еще очень многое умел сверх того. И вдобавок дерзко посягал на устои этой культуры, настаивал на ее обновлении сверху донизу.Самарий Великовский. «Сартр — литературный критик»

Жан-Поль Сартр

Критика / Документальное