Иногда я лгу

Она встала в двери и спросила меня, не хочу ли я ей что-нибудь сказать. Я покачала головой и вновь уставилась в телевизор. Кот на экране гонялся за мышкой, но умненькая мышка опять сумела вовремя спрятаться. Я засмеялась, хотя было не особенно смешно.

– Все то же самое, да? – спросила она.

Мышка взяла спички и стала засовывать их коту между пальцами на задних лапах, но тот ничего даже не заметил, он смотрел в другую сторону. Потом мышка подожгла спички и убежала. Кот учуял запах дыма, но огонь увидел, когда уже было слишком поздно. Я опять засмеялась, громким неестественным смехом, надеясь, что она просто уйдет и оставит меня в покое.

– Я говорю, опять все то же самое, да? – повторила она сердитым голосом, всегда означавшим для меня большие неприятности.

Я пожала плечами, встала и пошла на кухню. Взялась за раскраски, лежавшие там же, где и вчера. Мама пришла вслед за мной и села на стул напротив. Я не подняла на нее глаз. Мои карандаши затупились, все до одного. Я посмотрела на нее и спросила, не может ли она их поточить. Мне этого делать нельзя. Наши глаза разговаривали, но наши губы не шевелились. Она помотала головой в стороны, сказав таким образом «нет». После этого мне еще больше захотелось порисовать красным карандашом, однако он настолько затупился, что почти не оставлял на бумаге отметин. Я надавила сильнее, пропоров на бумаге отчетливый, рваный след. Мама попыталась взять меня за руку и остановить меня, но я вырвалась. Она сказала, что нам надо поговорить, но мне было нечего ей сказать, так что я просто продолжала притворяться, что ее там нет, и взяла черный карандаш, которым еще можно было рисовать. В перчатках было трудно закрашивать только внутри контуров, и черный карандаш все черкал раскраску, пока не покрыл полностью узор, так, что его вообще стало не видно.

Мама велела мне на нее посмотреть. Я не послушалась. Она повторила еще раз, но разделила слова, так что каждое как бы стояло отдельно:

Посмотри. На. Меня.

Я опять не подняла глаз, но кое-что прошептала, очень тихо. Она переспросила, что я сказала, и я прошептала снова. Мама поднялась так быстро, что ее стул упал назад, а я подскочила. Потом она перегнулась через стол, взяла меня за подбородок и подняла его, заставив посмотреть ей в глаза. После чего, брызгая слюной, приказала повторить еще раз. Мне было больно, поэтому я ответила:

Я. Тебя. Ненавижу.

Это был уже совсем не шепот.

Она меня отпустила, я выбежала из кухни и бросилась в свою комнату. Закрыла дверь, зажала уши, но по-прежнему слышала на лестнице ее вопли:

– Ты больше не будешь видеться с Тэйлор! Я не хочу, чтобы она приходила в этот дом!

Она не может помешать мне видеть Тэйлор, мы ходим в одну школу.

Я попробовала почитать, но не могла сосредоточиться и все перечитывала и перечитывала одно и то же предложение. Я бросила книгу на пол, достала спрятанный в прикроватной тумбочке браслет, расстегнула английскую булавку и попыталась его надеть, но кончик цепочки упрямо соскальзывал с запястья. Завтра Хэллоуин, я хотела вечером пойти с другими ребятами «клянчить сладости и делать гадости», но я знаю, что нет смысла даже пытаться отпроситься у родителей, раз она вернулась. Я по-прежнему слышу, как она бродит на первом этаже, выскребает из кастрюль в мусорный бак приготовленные мамой Тэйлор блюда и разрушает мою жизнь.

Сейчас

Пятница, 30 декабря 2016 года

Я лечу вперед ногами и только спустя какое-то время вспоминаю, что лежу в больнице. Ни двинуться с места, ни открыть глаза по-прежнему не получается, но можно заметить, как над головой, будто в длинном тоннеле, едва уловимо меняется свет.

От яркого к темному, а потом наоборот.

До меня доходит, что меня куда-то везут прямо на кровати. Не знаю, что это означает, и хочу, чтобы мне кто-нибудь объяснил. Мысленно задаю вопросы, но на них никто не отвечает:

Меня переводят в обычную палату?

Мне лучше?

Я умерла?

Избавиться от последней мысли не удается. Вполне возможно, покойник так и должен себя чувствовать.

Не знаю, куда меня везут, но здесь явно тише. Кровать останавливается.

– Ну вот мы и на месте. Мое дежурство подошло к концу, но совсем скоро вами займется сменщик, – звучит чей-то незнакомый голос.

Он разговаривает со мной, будто с ребенком. Но я не против. Раз он со мной говорит, значит, я жива.

Спасибо.

Он выходит, вокруг становится тихо. Слишком тихо, будто чего-то не хватает.

Вентилятора легких!

Меня от него отключили, трубки в горле теперь тоже нет. Меня охватывает паника, но тут же я осознаю, что я могу дышать и без него. Рот закрыт, однако легкие регулярно пополняются кислородом. Я дышу сама. Я иду на поправку.