Иностранка

И тут Михаил увидел, как ее глаза стали влажными от слез. Она с молчаливой мольбой смотрела на него, нервно кусая пухлые губы. Он опешил, не ожидая, что эта решительная и настойчивая девушка, которая минуту назад с горячностью отстаивала свое право служить в его доме, вдруг заплачет. Но в ее глазах стояли прозрачные капли, которые вот-вот должны были пролиться. Весь поток холодных нравоучительных слов, который он приготовил, застыл у Невинского в горле.

— Прошу вас, сударь. Позвольте мне остаться в вашем доме, — произнесла она с надрывом невозможно притягательным мелодичным голосом. — Если я не подхожу в качестве гувернантки, я могу служить горничной или на кухне. Мне некуда идти. Я готова служить за еду и кров. Уже более месяца я не могу найти службу. Мой сын голоден какой уж день, и я в отчаянии. Сжальтесь…

Это слово — сжальтесь, произнесенное трагичным тоном, как колоколом зазвенело в его ушах. Невинский не мог оторвать от нее взора. Огромные влажные глаза необычайного синего цвета завораживали его. Они были не голубые, а именно синие, словно море в ясную погоду. Что-то дрогнуло в его сердце, и он почувствовал, что обязанность христианина — самое малое, пожалеть эту девушку. Она казалась такой несчастной. Он понял, что первоначальная бравада и смелость были лишь прикрытием ее страданий.

— Даже не знаю, что с вами делать, мадам, — тихо произнес он, не в силах сказать жесткие слова и прогнать ее.

Не отрывая взора, он странно смотрел на нее, и Маша отметила, что он напряженно о чем-то размышляет. Спустя пару минут, тяжело вздохнув, Михаил четко и властно заявил:

— Тогда поступим так. Вы со своим сыном сейчас отправитесь на кухню. Я велю Прасковье накормить вас. А сам пока закончу с бумагами. Ближе к вечеру я приглашу вас снова, и мы более подробно переговорим о ваших знаниях. Я сам проэкзаменую вас в арифметике, географии и риторике. Если вы выдержите испытания, так и быть, я возьму вас на службу. Все, ступайте. Мне надо срочно дописать важные письма.

— О, благодарю вас, Михаил Александрович! — воскликнула Маша и как-то подалась к нему всем телом. — Вы так добры ко мне!

Она хотела сказать что-то еще в благодарность. Но Невинский как будто испугался ее порыва и, схватив колокольчик, сильно позвонил.

Маша быстро остыла и, словно опомнившись, замолчала. Уже через минуту в кабинет вошел дворецкий и, поклонившись, спросил:

— Чего изволите, барин?

— Проводи мадам де Блон и ее сына к Прасковье. Пусть накормит их… — Михаил замялся, а потом добавил: — Позже я снова поговорю с нею.

— Слушаюсь.

Лакей провел Машу и Андрея на усадебную кухню, которая находилась в правом крыле. Оставив свой саквояж в парадной, Машенька, держа за руку сына, вошла в просторную кухню и нерешительно остановилась на пороге. Прокоп громко передал распоряжение Невинского накормить мадам и ее сына и исчез за дверью. Прасковья, нанятая кухаркой, полная пожилая женщина, стояла у плиты, помешивая жаркое, придирчиво оглядев девушку и мальчика, медленно отложив ложку, вытерла руки и важно заметила:

— Так это вы новая гувернантка? Здрасте.

— Добрый день, — почтительно ответила Машенька и сделала пару шагов, проходя в кухню. Четверо служанок, которые были в это время на кухне внимательно осмотрели ее и отвернулись, продолжая делать свою работу, а кухарка велела:

— Пройдите, мамзель, соберу вам на стол.

Маша кивнула и прошла на указанное Прасковьей место. Андрей тоже сел рядом.

— Меня зовут Мари де Блон. А это мой сын Андрей, — представилась она по-русски, вытягивая сильный акцент. Кухарка вновь оглядела их и заметила:

— Что-то вид у вас больно жалкий. Сейчас накормлю вас, а то больно худые оба, кожа да кости.

Горячие наваристые щи, вкусная гречневая каша с солеными грибами и брусничный морс показались Маше небесной манной. Она так давно не ела нормальную вкусную еду, что все, что поставила на стол для них Прасковья Дмитриевна, показалось ей чудесным и невероятно вкусным.

Спустя полчаса Андрей доедал уже третий жирный блин, уминая его за обе щеки. Прасковья сидела напротив него и, подперев щеку рукой, с жалостью и нежностью смотрела на худенького, истощавшего мальчика.

— Бедный ты мой, оголодал вовсе, — заметила кухарка, подвигая к Андрею миску с вареньем. — На-ка, попробуй с вареньицем малиновым. Вкусно, так? В-о-от. Бабка Прасковья дурного не советует.

— Очень вкусно, — с набитым едой ртом пробубнил мальчик на хорошем русском, вновь набивая рот. Маша с укором посмотрела на сына. Кухарка удивленно заметила:

— Как ты хорошо по-нашему балакаешь, не скажешь, что ты хранцуз.

— Крестный его был русский, — пояснила Маша по-русски, пытаясь придать своему голосу акцент.

— А, ну ясно. А ты, кушай, кушай, пострел, — кивнула довольно кухарка и взглянула на Машу, которая тихо сидела на лавке. — А вы, мамзель, уже откушали?

— Да, благодарю, Прасковья Дмитриевна.