Иностранная литература: тайны и демоны

Но после нескольких произведений, в частности, после «Мизери», Кинг утратил значительную часть своей привлекательности. Он просто стал писать плохо. Это связано с большим количеством привходящих обстоятельств, с разрывом с алкоголем отчасти. Алкоголь, конечно, давал ему бешеный драйв. «Короткую дорогу миссис Тодд» (1984) трезвый человек не написал бы. Помните, как героиня несется через лунный лес и какие-то страшные иглозубые чудовища налипают на радиатор ее машины, – это именно драйв и темп человека, который утрачивает привычную связь событий. Когда мне однажды ночью случилось ехать через лунный штат Арканзас и водитель грузовика вез меня по каким-то лесным дорогам, подвозя из далекого Маунтин-Вью к Литл-Року, я боялся хоть слово проронить, и чем чаще я прикладывался к бутылке, которая как-то возвращала мне здравый смысл, тем лучше я понимал «Короткую дорогу миссис Тодд».

Но причина была не только в алкогольном драйве. Причина была в том, что Кинг стал заложником своей репутации. Самый плодовитый, самый богатый американский писатель, который к 1986 году, году «Мизери», является абсолютным королем жанра, который вернул интерес к готике, права на экранизацию которого продаются еще на стадии работы над первой главой очередного романа, оказался в ситуации, когда нужно все время напоминать о себе, все время заново что-то доказывать.

У него не было способности, что есть, например, у Томаса Пинчона: исчезнуть, не мелькать, не появляться в прессе, чтобы каждого его нового романа ожидали с еще большим нетерпением. Правда, в последнее время Пинчон увлекся и выпустил три романа подряд и даже озвучил себя в «Симпсонах» – и тут же мы стали наблюдать падение культового статуса, тем более что и романы-то все после «На день погребения Моего» (2006)[102] пошли один другого хуже.

Кинг не играет в загадочного персонажа, не создает вокруг себя легенду. Его жизнь абсолютно открыта. Он много встречается с читателями, больше того, обрел прекрасную привычку к большинству своих новых текстов писать предисловие и послесловие, в которых подробно объясняет, откуда, из какого ужаса взялся тот или иной сюжет: а вот я представил, что из раковины вылезает палец, потом подумал, что из унитаза было бы еще интереснее («Палец»); а вот представил себе, что я вышел из «бьюика», и отошел помочиться, и соскользнул с обрыва, а «бьюик» остался, – что было бы с этим «бьюиком», вдруг он принадлежал бы инопланетянам («Почти как “бьюик”»)? Он, ничего не скрывая, пускает читателя в свою творческую лабораторию. И это сослужило ему довольно дурную службу. Стали говорить о том, что Стивен Кинг устарел, пишет всё жиже (действительно, из поздних его романов можно отжать до трети без всякого сожаления). Весь гениальный талант рассказчика, весь гуманизм, все дружелюбие к читателю – все это стало постепенно считаться каким-то дурным тоном. И сколько бы Кинг ни доказывал, что он серьезный писатель, но, когда в 2003 году ему присудили Национальную книжную премию – National Book Award, нашлись те, кто стал говорить, что это свидетельство полной деградации американской культуры. Добрый Кинг, который всю жизнь на это обижается, но преодолевает обиду, на церемонии вручения ему медали «За выдающийся вклад в американскую литературу» ответил этим критикам просто:

– Многие не упускают случая гордо заявить, что не читали ни строчки Джона Гришема или Тома Клэнси. Вы что, думаете, вам начисляют очки за то, что вы добровольно отказываетесь от связи с собственной культурой?

И прекрасно, считает Кинг, что наконец стираются границы между трэшем и интеллектуальной литературой. Вот такие идеалистические совершенно взгляды. Не случайно после столь ледяного приема Кинг попал очень скоро в больницу с пневмонией. Все-таки для него это был некоторый шок, что люди, присудившие ему награду, относились к нему с определенным скепсисом.

На Кинге сбылся еще один из великих законов культуры: великим писателем, большим писателем, по крайней мере, считается не тот, кто написал много хорошего, а тот, кто написал мало плохого. Почему Булат Окуджава остается бесспорным лидером в авторской песне? Потому что у него плохих песен нет. У Александра Галича, скажем, есть песни, которые лучше окуджавовских, но есть гораздо хуже, особенно когда он начинает историко-культурное что-нибудь писать типа «Литераторских мостков». Пафос заглушает все, и гениальный автор становится заложником этого пафоса. Та же история с Виктором Пелевиным. Тебя могут воспринимать как гениального писателя, если ты написал пять прекрасных романов, но если после этого ты написал семь плохих, то твои пять прекрасных отходят куда-то на безнадежно задний план.