Рассказы о Холмсе и Ватсоне мы любим за то, что они страшные. А страшные они по двум причинам. Во-первых, очень сильно семантически разнесены мотив преступления и его детали. Если на месте преступления находят пулю – это неинтересно, а если на месте преступления находят плюшевого зайца – это интересно. Это можно назвать законом Дойла, потому что самые иррациональные детали создают ощущение навязчиво-неотступного ужаса. Знаком преступления и черной меткой являются не череп, не кости и даже не полоска бумаги длиной в шпагу, как у Уилки Коллинза (роман «Женщина в белом»), непосредственного предшественника Конан Дойла, а зернышки апельсина (рассказ «Пять зернышек апельсина», 1890). Более того, преступление начинается уже с газетного объявления о вакансии: если человек в достаточной степени рыж, он может за очень хорошие деньги получить чисто номинальную работу («Союз рыжих», 1891)[46]
. Я уж не говорю о самом страшном, наверное, рассказе, который Конан Дойл считал блестящей своей удачей, – «Дьяволова нога» (1910), где абсолютно никак не соотносящиеся между собой детали сходятся в прихотливый узор.Мы привыкли, что в уютном детективе обязательно наступает ясность. Но Холмс все свои расследования предпринимает только для того, чтобы упереться в тайну значительно более глубокую – тайну иррациональной человеческой психики. И гениальность Конан Дойла в том, что он никогда не обременяет читателя слишком большим количеством фактов (и это вторая причина, вызывающая страх у читателя), он никогда не выстраивает слишком сложных цепочек. Когда в романе Агаты Кристи на последних страницах Пуаро раскрывает картину преступления, выясняется, что все преступление уместилось в те тридцать секунд, за которые один отвернулся, а другой наливал чай, но этому предшествовала сложнейшая, абсолютно шахматная многоходовка перемещений, передвижений и ложных ходов. У Конан Дойла разгадка оказывается предельно простой – и иррациональной.
Вот человека отхлестали чем-то ужасным на берегу моря. «Его спина была располосована темно-багровыми рубцами, словно его исхлестали плетью из тонкой проволоки»[47]
. Зачем отхлестали, почему? Врагов нет, причин нет… В полном боли крике можно было разобрать только два слова: «львиная грива». Естественно, это оказывается страшная морская тварь – цианея, медуза, которую, как предполагает Холмс, занесло юго-западным шквалом[48]. Это снимает вопрос о мотиве, это снимает рациональность, это, по сути дела, выход в никуда, в мистику.Точно так же и «Дьяволова нога» – история о том, как наутро после мирной вечерней партии в вист женщина (со следами, естественно, былой красоты) лежала в кресле мертвая с выражением нечеловеческого ужаса на лице, а два ее брата совершенно непонятно почему впали в безумное демоническое веселье. А что на самом деле было причиной их помешательства, к людям и рациональным мотивам не имело никакого отношения. Это был яд, который выделялся из горящего корня несуществующего растения под названием дьяволова нога.
Для нас принципиально важно в Конан Дойле то, что он и сам был оккультистом, спиритом, человеком, по-викториански глубоко верящим в подспудные и непостижимые силы человеческой природы. Понять более-менее корни этого можно по загадочному роману Конан Дойла «Тайна Клумбера» (1889), где вернувшийся с Востока старый генерал настолько опасается чьей-то мести, что ограждает свой дом огромным забором, запасается продовольствием, никуда не выходит. Естественно, читатель немедленно вспомнит сюжет другого писателя, жившего одновременно с Конан Дойлом.
У прибывшего с Востока англичанина-затворника (что важно: кто еще может прибыть с колоний на Востоке, как не английский полковник?) висит на ковре среди оружия очень странный предмет, и часто в порыве злобы англичанин хватает хлыст и хлещет с остервенением этот предмет. Что же это за предмет? Это человеческая рука! Сухая, с высохшими сухожилиями, черная, с длинными ногтями рука, прикованная цепью к ковру. И когда наивный посетитель-француз спрашивает, что это такое, англичанин отвечает с характерным акцентом: «Это был моя лучший враг», – а прикована рука цепями, «чтобы держать. <…> Она всегда хочет уходить»[49]
. Через некоторое время англичанина находят задушенным, цепь порвана, руки нет, а на горле у него следы от пяти глубоко впившихся когтей. Это Мопассан, рассказ «Рука».Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев
Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное