Иностранная литература: тайны и демоны

Настоящий ренессанс Холмса и Ватсона наступил в 1970–1980-х годах, после телесериала Игоря Масленникова. Но аналогия между викторианским и позднебрежневским (или вегетарианским, как его еще называли) периодом мне кажется совершенно неосновательной. Общее только в одном: как под викторианским порядком шевелился хаос, так и в советском случае этот хаос шевелился, и то же тяготение и увлечение Востоком было, то же процветание оккультизма. Андрей Тарковский увлекался спиритизмом, и, если вы помните, у Юрия Трифонова в «Другой жизни» описан спиритический сеанс, где вызывают дух Герцена, а он отвечает: «Мое пребежище – река». Из-за этой грамматической ошибки, из-за этого «прЕбежища» почему-то особенно страшно. И Рига советских времен, где снимался «Шерлок Холмс и доктор Ватсон», немножечко похожа на Бейкер-стрит в том смысле, что ступи шаг – и попадешь в бездну.

Но по большому счету разница была очень серьезной. Мир Холмса и Ватсона – это мир романтический, который замер на пороге XX века. Это мир, готовый броситься в бездну и найти в ней что-то новое. А позднесоветский брежневский мир – это мир полного разочарования, где романтизма никакого нет, где всем уже всё смешно, и поэтому все выдерживается в жанре пародии. Снимает ли Марк Захаров фильм про Бендера и Воробьянинова – выходит пародия на пародию, пародия на роман Ильфа и Петрова. Снимает ли Масленников замечательную пенталогию про Холмса и Ватсона – все равно получается ирония, насмешка. И хотя Василий Ливанов очень похож на Холмса, это пусть высокая, но пародия на Холмса. Точно так же, как Виталий Соломин – пародия на добропорядочного Ватсона. Можно только вспомнить, с каким наслаждением они оттягивались на съемках, как придумана была Александром Адабашьяном замечательная фраза «Овсянка, сэр!», как придумано было, что Бэрримор терпеть не может Ватсона, поэтому они постоянно пикируются, какой милый, несколько растяпистый, могучий был американец… Все эти игрушки, все эти насмешки – тонкая, очаровательная, но пародия, и именно поэтому нам почти никогда не страшно. Страшно только в одном месте – когда бежит собака с черепом под зловеще звучащую в тот момент музыку. Но и это, в общем-то, пародия. Вот почему советское викторианство не состоялось.

После викторианства наступил XX век с его благотворными для Англии черчиллевскими, строго принципиальными, в каком-то смысле рыцарскими переменами. Англия утратила колонии, но не утратила себя. А Россия себя утратила, потому что наши Холмс и Ватсон – это Холмс и Ватсон периода гниения, это постмодернистская игра. Именно поэтому продолжение советского викторианства было временем распада – того тотального болота, в котором утонули и собака Баскервилей, и ее несчастный дрессировщик, и весь этот мир. Невозможно с иронией подходить к ужасному. Мы любим Конан Дойла за то, что он абсолютно серьезен, показывая нам страшные бездны человеческой природы, где плавает вечный трикстер, трюкач, страшный дьявол Холмс, в котором человеческого столько же, сколько и звериного. К сожалению, это плата за контакт со злом. Если ты долго смотришь в бездну, то бездна начинает смотреть в тебя…

Агата Кристи

Агата Кристи ищет Бога

В первой пятерке самых издаваемых авторов мира – а это Библия, Шекспир, Агата Кристи, Мао Цзэдун, Ленин, – Агата Кристи стоит третьей. Но мы поговорим сегодня не столько об Агате Кристи, сколько о жанре метафизического детектива, который дама Агата Мэри Кларисса, леди Маллоуэн[57] и гранд-дама мирового детектива, воскресила и, по сути, погубила. И вот о причинах упадка этого жанра мне захотелось подумать особо.

Агата Кристи – единственный писатель XX века, отстаивавший безусловную ценность отдельной человеческой жизни. Именно этим объясняется всемирное понижение интереса к ее творчеству, особенно в 1950-е годы, хотя в 1940-х годах она писала не хуже, чем, например, в 1920-х. «Сверкающий цианид» (1944) не хуже, чем «Тайна семи циферблатов» (1929), а «Скрюченный домишко» (1949) – вообще лучший ее роман. Во всяком случае, лучший до 1960 года; потом у нее случилось некое второе дыхание. Но даже этот «Скрюченный домишко» абсолютным большинством читателей не воспринимается всерьез. Почему?

Да потому, что после 1940-х поля Европы, да и Африки были удобрены таким количеством трупов, что частная смерть какого-нибудь престарелого лорда, который не на того переписал свое завещание, – это у Агаты Кристи любимая сюжетная пружина, – не может задевать решительно никого. Неужели Эркюль Пуаро должен напрягать свои знаменитые серые клеточки для того, чтобы найти виновника, а реже – виновницу смерти какого-то старикана, который всех уже замучил при жизни и продолжает терзать после смерти? Тоже мне удовольствие.