Иностранная литература: тайны и демоны

То же можно сказать и о попытках реконструировать поведение Дамблдора. Дамблдор на все вопросы отвечает: «Полагаю, да». Он не имеет права лгать, но и говорить прямо не хочет. И то, что верховное существо говорит намеками, как Христос говорит притчами, – величайшее открытие авторов рассматриваемых нами текстов. Правда, Бог в «Дон Кихоте» напрямую отсутствует, но он как бы растворен в самом воздухе Испании и Дон Кихот мастерски считывает его намеки: «Это – праведный бой, ибо самому Богу угодно, чтобы сие злое семя было стерто с лица земли»[67] – и мчится на ветряные мельницы. Зачем? А так надо, чтоб был у человека пример донкихотского поведения.

И наконец, четвертая системная черта, которая определяет все эти эпопеи и о которой говорить тяжелее всего, – это развитие образа Иуды.

Вот мы говорим с вами об эволюции человечества, и вроде бы по всем параметрам эта эволюция идет в плюс. Мы видим усложнение мира, мы видим победу сложности, мы видим усложнение ролевой игры – и вместе с тем эта ролевая игра становится все менее травматична. Раньше в рамках этой ролевой игры инквизиция жгла ведьм, теперь можно максимум простудиться на выезде в очередную игру поттерианы. Но одна тенденция кажется мне тревожной, даже страшной, потому что говорит о человеке не самые приятные вещи. Это, конечно, тенденция постмодернистская, я говорю об эволюции образа Иуды.

Иуда изначально предатель, но ему дано одно позитивное качество: он совершает расправу над собой, он совершает суд над собой, он вешается: «…и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его»[68]. Это значит, что даже самоубийство не даст ему прощения, его грех неискупим.

Но дальше тема Иуды очень интересно развивается в нескольких скандинавских поэмах и повестях конца позапрошлого века, а особенно наглядно – в часто экранизируемой и широко переводимой в мире повести Леонида Андреева «Иуда Искариот» (1907), в которой Иуда-предатель предал в рамках божественного плана. Это, кстати, тоже довольно характерный вопрос для теодицеи: если Христос знал об этом, ведь на Тайной вечере он говорит: «…истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня» (Мк. 14:18), – почему же не остановил Иуду? Ведь Христос знает все: знает, что ученики заснут, пока он молится в Гефсиманском саду, знает, что Петр трижды предаст его (этот евангельский эпизод вспоминает герой рассказа Чехова «Студент»: «Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!»). Эта версия очень популярна, но мы-то понимаем, что попытка оправдать Иуду – это очень гнусная часть человеческой психологии, гнусная и неизбежная, гнусная и неистребимая.

Почему? Я затрудняюсь объяснить. Вероятно потому, что, как правильно сказала Надежда Яковлевна Мандельштам, «спрашивать надо не с тех, кто ломался, а с тех, кто ломал». Потому что слишком многим в страшные времена случилось предать, и предательство, которое у Данте в «Божественной комедии» наказывается помещением в девятый, ледяной, самый страшный круг ада, становится почти добродетелью.

Леонид Андреев задает вопрос: «А если бы не Иуда, состоялась бы миссия Христа?» – и отвечает: нет, Иуда тоже принес свою жертву, Иуда, который любил Христа больше всех, предал его, потому что без этого не возникло бы христианства. И сказать Андрееву простую вещь, что христианство возникло благодаря воскресению, а не благодаря предательству, – на это почему-то никто не отваживается. Ну как же, ведь у предательства такая важная сюжетная функция! И вот Иуда и подобные ему персонажи все чаще выворачиваются в литературе наизнанку и становятся почти добром, почти заложниками ситуаций. Кто бы поверил, что для Северуса Снегга есть оправдание? А оправдание есть: это Дамблдор его попросил, Дамблдору все равно оставалось жить считанные дни.

С самого начала Снегг играет в поттериане роль Иуды. Но потом, когда мы заглядываем вместе с Гарри в Омут памяти с воспоминаниями Снегга, мы видим, как его, бедного, травили в Хогвартсе (и травил, между прочим, папа Гарри), как он был успешен в квиддиче, как он, неуклюжий мальчишка, потом худой длиннорукий подросток, искренне и страстно любит Лили, мать Гарри. Это у Роулинг сильно написано. Помните, Дамблдор его спрашивает: «Неужели до сих пор?» – и Снегг мрачно отвечает: «Всегда». И мы уже готовы простить этого Иуду за то, что он так сильно любил, за то, что его унижали, как в классическом варианте: «Когда повесился Иуда на осине, / Как горько мать заплакала о сыне! <…> Целует ноги синие Иуде: / – Зачем сгубили сына, злые люди?»[69] Мать всегда любит, и Роулинг любит своего героя как мать.