Инспекция. Число Ревекки

Я открыл глаза. Взгляд уткнулся в черные сапоги, обступившие меня. Я боялся даже попытаться понять, что произошло, при этом ощущая, что осознание принесет нечто сродни самой страшной боли, о которой говорил мне Хуббер. Я смотрел на эти сапоги не моргая. Оттягивал.

– Да разойдитесь же вы, черт бы вас подрал! – раздался ватный голос Габриэля.

– Дайте ему воздуха, – крикнул кто-то, – вонь от этих свиней такая, что немудрено приличному человеку с непривычки…

Сапоги послушно расступились. Опершись о землю, я попытался встать, но не выходило. Меня словно разорвали пополам, больше – четвертовали, еще больше – на тысячу кусков, и по живому, там, где еще подрагивали теплые разодранные куски кровоточащей плоти, копошились грязными пальцами полосатые насмехатели. Я слышал раскаты смеха, они грохотали надо мной, пока не пролились самым настоящим дождем, заставившим всех их разбежаться по баракам. Но и после этого не было успокоения: то тут, то там отблескивала усмешка молнии: «У каждого есть свой хороший еврей…» И я захохотал вместе с небом, перекошенный ужасом и потерявший разум.

В полосатом халате была Ребекка Вернер. В четырнадцать лет, девочкой, отдавшая мне свою любовь и душу.

И забравшая взамен то же.

Число Ревекки роман

В бараке загорелся тусклый свет.

– Подъем, твари! Вши проснулись, и ваш черед!

Нары задребезжали – штубовая била по ним палкой.

Ревекка ненавидела подъем. Не потому, что прерывался короткий тревожный отдых после тягот предыдущего дня. Но в это мгновение настигало осознание, что лагерь не ночной кошмар, а реальность. Она с трудом оторвала бритую голову от плоского, затертого до блеска тюфяка и села. Голову пришлось пригнуть: верхние нары были слишком низко. Тюфяк, набитый стружкой и сухим болотным камышом, кишел вшами. Одна вылезла на поверхность, и Ревекка привычным движением ухватила ее и зажала между ногтями. Вошь с щелчком лопнула.

Ревекка вдохнула спертый воздух, пропитанный болезненным дыханием сотен потных, медленно доходивших тел. Из всех углов слышались кряхтение, скрипы, сонные и недовольные окрики. Застучали деревянные колодки[66] – подталкивая друг друга в узком проходе, женщины заторопились вон из барака: кто в сортир, кто в умывальню. Для экономии времени кто-то на ходу прочищал застоявшееся за ночь больное горло, сплевывая желто-кровавые сгустки гноя прямо под ноги на земляной пол. В тесноте люди натыкались друг на друга.

– Смотреть себе под ноги, суки немытые, – сонно ворчала штубовая, по причине раннего утра еще не вошедшая во всю свою силу и ненависть, – шевелись.

Обитательницы верхних нар терпеливо ждали, когда выйдут соседки снизу. Все разом не помещались в узких проходах. Но они не жаловались, ни в коем случае! Уж лучше выходить последними, чем спать на самом нижнем ярусе. В любое время суток там было темно и сыро, несло плесенью, пóтом грязных больных тел и гниющей менструальной кровью, а во времена повальной дизентерии нижние нары становились филиалом ада на земле – обычным адом считался сам лагерь. Многие больные были не в силах добраться до ведра и делали свои дела прямо под себя, все это стекало на нижний ярус… Ожидая, пока освободится проход, некоторые тоже начали давить вшей от скуки.

На улице было еще темно. С черных полей, окружавших лагерь, тянуло стылым холодом. Аппель освещался мощными прожекторами. Небо еще даже не начинало сереть – черное, звездное, оно насмешливо сообщало этому лысому воинству, отбрасывавшему одинаковые длинные тени, что в каком-то другом, несуществующем больше мире сон в самом разгаре. Ревекка поежилась. В умывальне всегда было холодно, но умываться там не хотелось не только из-за холодного сквозняка, но и из-за омерзительного запаха из труб. «Может, из лужи?» Ревекка с сомнением замешкалась, и ее тут же подхватило потоком немытых тел и все же занесло в умывальню, где в нос сразу ударил запах извести. На стенах краской были старательно выведены надписи: «Соблюдать чистоту обязательно!», «Вши и гниды – смерть твоя!», «Грязные руки – залог болезни!» Ревекка попыталась пробиться сквозь копошащуюся толпу к дырке в трубе, наконец ей это удалось и, превозмогая отвращение, она подставила ладони под мутную тонкую струю. Затем, вылив половину пригоршни, похлопала влажными ладонями по щекам. Разжав колени, которыми сжимала котелок, чтобы его не увели во время банных процедур, Ревекка подхватила его и отошла от трубы, уступив место следующей заключенной.