Инспекция. Число Ревекки

– Повезло, – бросила санитарка, – сегодня откинулись сразу три со среднего, ложись и подыхай тут.

Развернувшись, она тут же ушла. Ревекка с облегчением упала на узкую полку, покрытую грязным тюфяком, натянула рубашку на голову, сверху – одеяло, лоснящееся от грязи, крови и засохших выделений тех, кто был тут до нее, и тут же провалилась в беспокойный бредовый сон.

Весь следующий день она пролежала, мучась от сильнейшей головной боли, под вечер начало ломить спину. Ночью она впала в бредовое состояние. Под утро окончательно потеряла сознание.

– Пить… – прошептала Ревекка, но никто не откликнулся, – пить…

Ей казалось, что она произнесла громче, но это был даже не шепот, а беззвучное шевеление потрескавшихся губ.

Со всех сторон также шептали, скулили, выли, молили о воде, хлебе, ночном горшке, глотке воздуха, одеяле, о прекращении страданий… Как слепая, Ревекка водила руками вокруг себя, будто пыталась что-то ухватить, пока снова обессиленно не запрокинула голову и не провалилась в забытье.

Утром принесли и положили рядом еще одну женщину, но Ревекка, метавшаяся в лихорадке, даже не заметила появления соседки. Раскинув руки, она тяжело и прерывисто дышала ртом. Соседка стащила с нее влажное от пота одеяло и завернулась в него целиком. Рубашка на Ревекке задралась, обнажив живот, на котором уже начала проступать розовая сыпь.

* * *

– Зря сюда ходишь, дура.

Пряча луковицу под халат, санитарка покачала головой.

– У нас тут эпидемия, – продолжила рассказывать она, – привозят с поносом и простудой, а дохнут все подряд от тифа. Вон, видела, сколько перед бараком мордой в луже лежат? Ползут, лакают из канав, да разве запретишь – тифозные от жажды совсем дуреют, жрать не надо, дай только каплю воды, да где ж тут на всех набраться?!

– А ты что такая смелая? – спросила Кася.

– А я уже свое отболела, с того света выбралась, теперь меня эта зараза так просто не возьмет. Тем более, витамин имеется, – санитарка усмехнулась, похлопав себя по тому месту, где спрятала луковицу.

– Раз ты выбралась, и другая сможет, – процедила Кася.

– Твоя-то, может, и выберется, раз ты у нее есть. Водичку таскаешь, вшей давишь. А другие все подохнут, это уж наверняка. Девать их некуда, прессуем дизентерийщиков вместе с тифозными на одних нарах. Сегодня только одна тифозная, а к утру все четверо. И мне тоже с ними будто большая радость: эти, со вздутыми животами, бегают на горшок по десять раз за ночь. Срут громко, спать не дают. И чего мучения длить, отправили бы сразу…

– Куда отправили? – с яростным шипением проговорила Кася и посмотрела на санитарку так, что та подалась назад, упершись затылком в стену.

– Куда-куда, а то сама не знаешь. Лучше быстро помереть, чем так мучиться.

– Ты смотри, гуманистка какая выискалась, мучения прекратить хочет. Срут они громко, спать ей не дают. А они жить хотят, хоть бы и так, раз цепляются всеми силами за это проклятое мучение!

Лицо Каси перекосило яростью, клокотавшей внутри. Санитарка хмуро посмотрела на нее.

– В общем, гляди: пока селекций не проводят, эсэсовский доктор сюда боится соваться. Но как только эпидемия выйдет за пределы больнички, так они и без селекций всех того… И тифозных, и дизентерийных, и гриппозных, и с флегмоной – разбираться не станут. Бараки на триста номеров, а у нас уже не меньше девяти сотен.

Кася хотела что-то спросить, но ее перебило тихое кряхтение, которое не было похоже на стоны больных женщин – оно было слабее, но выделялось, как будто кряхтел…

– Младенчик. Младенчик там, подыхает без матери, – нехотя призналась санитарка, проследив за взглядом Каси. – Второй день уже пухнет с голоду, отмучился бы поскорее, – привычно вздохнула она.

– А мать где же? – изумленно прошептала Кася.

– Догадайся. Родила его, думали, уже мертвого, кинули в сторонку, а она ползет к нему, зубами перебирает землю под собой, сантиметр за сантиметром. Забыли о ней, а она доползла и накрыла собой младенчика, лежит на нем, сама не дышит. И что думаешь, заорал он. Отогрелся еврейчик, раскрыл пасть и заверещал, кушать просит. Сама, дура, воскресила. Так бы без мучений отошел. Разве ж мать так поступила бы?

– Может, только мать так и поступила бы, – проговорила Кася.

– Может, и так… Тут уже былыми мерками, знаешь, не меряем. Истекла она кровью после родов, в тот же вечер в крематорий забрали. А этого я в угол положила, мешком прикрыла, думала, к вечеру отойдет. А он, видишь, крепенький оказался. Рука не поднимается придушить.

– Да как же можно…

– А вот так, – неожиданно зло перебила санитарка. – Что тут поделать, еврейкино дитя. Эсэсы узнают – за ноги и об землю. Ладно, иди куда шла, да смотри, недолго там.