Инспекция. Число Ревекки

– Помню первый день, облачно было, – как всегда, тихо заговорила она. – Я только школу закончила, поступать в институт собиралась. С подружками сидели во дворе у себя в Большом Афанасьевском, заполняли друг другу альбомы, знаете, такие с пожеланиями, со стихами, рисунки там оставляли на долгую память. Тихо, мирно, наши дворовые мальчишки мяч гоняют, соседка наша, тетя Валя, белье вешает, старики со своим домино на лавочке… И вдруг – другая наша соседка. Выбегает из подъезда. Вся расхристанная, босиком, в одном халате, бежит к мальчикам и кричит: «Домой, Коля, быстро домой! Война!» Сына ее Колей звали. К вечеру папа и другие мужчины ушли. Папа, уходя, окинул так взглядом квартиру и сказал: «Как вернусь, стены надо будет перекрасить». Больше я его не видела… Потом мамуся отвела меня к себе на швейную фабрику «Клара Цеткин», они там круглые сутки шили шинели для наших солдат. Уже тогда заговорили про эвакуацию, но мамуся сказала: «Не поедем». Да я и не хотела: все девчонки из класса на фабрике остались, а я поеду, как же… Бывало, смена закончится, а мы не расходимся, обсуждаем новости с фронта. Прочитали в журнале «Огонек» про нашу великую снайпершу Ганиеву. Вот уж мы обзавидовались. Родину защищает, собственноручно фрицев из винтовки кладет, а мы что же? Кроме иголки с ниткой, в руках ничего не держали. Стали решать, как нам, сикухам, вчерашним школьницам, на фронт попасть. А на соседней улице открыли запись на курсы фронтовых радистов. Побежали записываться. Как сейчас помню, бегу и переживаю: не успею, не возьмут, мест не будет… Взяли, конечно. Три месяца я проучилась. Потом меня и мою подружку Варю отправили в Особый запасной радиобатальон – там мы прошли военную подготовку. Обе с отличием закончили. Когда клятву Родине давала, чуть сознание не потеряла от чувств. «Клянусь защищать мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом!» И вот – на фронт. Выдали нам по шинели, сапоги, походный вещмешок, а я вижу: бирка нашей фабрики! Сразу, знаете, какой взрослой почувствовала себя. Говорю Варьке: «Теперь другая там молодежь сидит, шьет для нас, воинов!» А самой только восемнадцать лет недавно исполнилось, воину. Варьку потом определили в воинскую часть особого назначения Третьего Украинского фронта. Ее я тоже больше никогда не видела и ничего о ней не слышала. Не до писем было. А меня – в Севастополь. Добралась до места назначения, отыскала свою воинскую часть, и почти пять месяцев в обороне. Все было: и за коммутатором сидела, и ползала по переднему краю под пулями и бомбами с железной катушкой на спине, соединяла разорванные провода, чинила линии связи. В мае сорок второго началось очередное наступление. Все улицы в баррикадах, кругом руины в дыму, пожарища, снаряды, непонятно, день или ночь. Кто не эвакуировался, те на баррикадах, и обороняться-то нечем, а не уходили – за спиной родные дома. Ползали по полю боя и старики, и женщины: они собирали у убитых патроны, гранаты, автоматы, пистолеты, передавали матросам и солдатам. И сами брали, отстреливались. Отчаянно стояли. Раненых жуть, от кровищи, открытых ран и костей в глазах рябило. В конце июня фашисты взяли Инкерман, потом Балаклаву, нас один залив от них отделял – в хорошую погоду видели этих тварей. Тут уж все, баста, нужно было уходить на последних кораблях и катерах. Бухта оставалась, через которую еще можно было эвакуироваться. Все туда потекли: и жители, и солдаты, и матросы, и сестрички, тянувшие на себе раненых, – святые женщины, перевязки делали прямо у орудий под шквальным огнем… И наши связистки. И я. У всех лица в копоти от пожарищ… А я еле шкандыбаю – в ноге осколок от снаряда, потому я в последних рядах. А впереди народ прет на причал, корабли высматривает. А причал, мать его, деревянный… Господи…

Люба перешла на свистящий шепот. Глаза, наполненные слезами, уставились в одну точку.