Инспекция. Число Ревекки

Женщины пораженно смотрят на Любу. Не укладывается у них в голове то, что рассказывает Люба о себе. Люба молча отбивает халат в котелке. Утирает лоб. Продолжает:

– Кофе из желудей давали по утрам. Сносно вполне! Если б не одно чудище в виде женщины. Надзирательница наша – Доротея Бинц. Такая, знаете, блондиночка, на личико миловидная, хоть в кино отправляй… А по сути своей – тварь свирепая. Много таких прячется под хорошенькой мордашкой, пока время для них нужное не придет. Короче говоря, измывалась над всем, что двигалось. Лупила всем, что под руку попадется. А иной раз на велосипеде едет, увидит: какая-нибудь из нас зазевалась, педали еще быстрее закрутит и прям в беднягу. А потом со своего велосипеда слезет и еще наподдаст, да так, что уже и не встанешь. Однажды одну из наших Бинц снесла, а потом давай пинать сапогами. Целилась прям в живот. А сапоги у нее железом подбиты были… Живот женский – это ж такое, жизнь там зарождается. А тут женщина женщину… Вот такая мразота была эта Бинц. Еды лишала за малейшую провинность. Однажды взбрело ей в голову, что наш блок картофель украл на кухне. Врала, конечно, паскуда: мы не из кухни украли. Повозку с овощами разгружали, несколько клубеньков и откатились в сторону. Мы подхватили их – и под юбки, в бараке по одному разу укусить каждой. Но кто-то увидел и донес Бинц. На четыре дня наш блок оставили без еды. Даже бурды желудевой по утрам не давали. И вот знаете что, девочки, на третий вечер зашли к нам чешки, голландки и француженки. И отломили от своих паек по крохе, чтоб мы продержались. Тут каждый, конечно, сам за себя, да выходит, не каждый и не только за себя.

Люба достает из котелка халат, выжимает и смотрит на солнечном свету. А он все такой же грязный. Вдали продолжают дымить трубы крематория. Продолжают женщины в такт отбивать свои халаты и платья. Продолжают раскачиваться отвисшие груди, посеревшие от пыли. Продолжает говорить Люба.

– Там-то, в тридцать втором блоке, мы и клялись друг дружке, что никогда и ни за что работать на фрицев по военному делу не будем, хоть жги нас, хоть убивай. Чего только ни делали, только бы не быть годными к такой работе: и руки лезвиями пороли себе, и соль в рану сыпали. А не то шинелька, сшитая нами, пойдет фрицу, который наших же брата или папу застрелит. Когда отлынуть не получалось, чего только ни творили на производстве. Как вздумают отправить нашу бригаду на фабрику, так машины и ломались. Представляете, какое совпадение! – забывшись, Люба смеется. – Вот тебе и простой, вот тебе и брак! А когда патроны собирали, то чего только ни творили: и капсюль вкладывали не так, как следует, и песок в порох засыпали, и воду наливали – все, чтоб только не прошел боевой. Брака было – у-у-у! Однажды отправили наших на изготовление защитных масок для газовых атак. Так в цельной партии каждую маску прокололи тонким шилом, чтобы задохнулся фриц поганый. Но нашлась стерва, которая донесла за кусок колбасы. Всю бригаду заставили надеть эти маски и загнали в барак, и газ туда пустили. Девки стоят, синеют, но молчат. Три прям там отдали богу душу, остальные неведомо каким чудом выжили, но их прямиком в штрафной блок на «двадцать пять». Больно – страсть… Мне и самой как-то всыпали. Ну там сама, конечно, напросилась… Как было: добавили меня в список на авиационный завод в Барте. А я-то, понимаете, пообвыклась уже в лагере, захотела перед своими покрасоваться, пример им показать! Возьми да заяви, что по международной конвенции не имеют фрицы права отправлять нас, военнопленных, на производство, которое планируется использовать против моих же сограждан! Вот такая борзая, представляете? Но я с тех пор уже не такая… Эсэсы тогда переглянулись… Завели меня в подвал, в комнатку с низким потолком. Посреди стоит столик на подпиленных ножках, весь затертый-перетертый. Содрали с меня платье, стянули белье, бросили животом на этот столик, ноги-руки вытянули и ремнями пристегнули. Мешок на голову – и начали палкой избивать. Говорят, что двадцать пять, да уже на пятом-шестом сбиваешься. Хорошо, если к десятому удару отключишься, а кто посильнее, так до конца в уме. Очнулась я оттого, что меня по щекам хлещут. Швырнули платье… А на спине кровавая радуга. Ну, пошла кое-как… Забыла и международные конвенции, и сограждан, и мать родную. Через неделю отправили на завод. Саботировала как могла – то сверло сломаю, то ленту с привода мотора сброшу. Меня за это в тюрьму, там снова учили уму-разуму: прямо в камере избивали сапогами, я упаду, меня поднимут и снова бьют, пока не рухну. Все пытались дознаться, кто меня надоумил саботировать, зачинщиков выискивали, про подполье выведать хотели. Как объяснить дуракам, что нас не надо учить саботажу на проклятом фрицевском заводе? А если бы и было на заводе коммунистическое подполье, разве я б выдала?! Гестаповец лупил и проклинал: «Кто вас, сук русских, научил так терпеть?» Ну, после меня сюда и отправили…

И достав халат из котелка, Люба принимается его окончательно выжимать.