Инспекция. Число Ревекки

– Ядя, Ядя, нельзя, надо уходить, – шепчет Ирена, пытаясь ухватить Ядю за руки, а та бессознательно, но ловко их вырывает, – ничего нельзя сделать, ничего, понимаешь? Смириться надо, погубишь себя. Мы ничего не можем сделать.

Ядя бросает безумный взгляд на Ирену, потом снова смотрит на мать, которая уже тянет к ней руки из-за проволоки.

– Яденька, Варшава… ее больше нет, дома больше нет, нас всех сюда… Агнешка вот со мной, – женщина хватает девочку за грязную ладошку и притягивает к себе, – Тадек где-то с отцом… Молюсь, чтобы был с отцом… Я их не видела уже больше недели. Может, и они здесь, может, еще привезут, и будем все вместе. Это ничего, что здесь, зато вместе. Яденька, доченька моя родная, господи, вижу тебя наконец! Это же ты, счастье мое, красавица моя, ребенок мой ненаглядный! Придвинься ближе, дай вдохну тебя!

По лицу женщины текут слезы. Трясущейся рукой она гладит Ядю по щеке через проволоку. Ирена, Беата и Ревекка отступают. В стылом ужасе они смотрят, как Ядя припадает к забору и молчит. На лице ее нет более ни кровинки, страшное белое полотно.

– Ядя, нам велено в баню на дезинфекцию идти, а после где мы встретимся? – спрашивает девочка, прижавшись к матери. – Нас покормят?

За стеклами круглых очков хорошо видны красивые недетские глаза в обрамлении темных кругов на тонкой, почти прозрачной коже. Они выжидательно смотрят на старшую сестру. Ядя уставилась на девочку. Никогда еще Ревекка не видела такой страшной муки на лице у живого человека.

– В дезинфекцию… Агнешечка… мама… – шепчет Ядя.

– Да, моя дорогая, как же хочу обнять тебя! Дадут нам после бани увидеться или только вечером? Знаю, порядки тут строгие.

– Мамочка…

Ядя с огромным трудом проталкивает сквозь горло едва различимые звуки.

Она судорожно цепляется за решетку так, что пальцы белеют. Женщины, стоящие у нее за спиной, по-прежнему не двигаются. Им страшно представить, что испытывает Ядя.

– После бани, – шепчет она и вдруг покачивается, едва не падая.

– Ядя! – испуганно вскрикивает мать.

Ирена и Ревекка тут же подхватывают подругу под руки.

– Она с раннего утра на ногах, много работы, – проглотив ком в горле, выдавливает из себя Ревекка.

– Значит, после бани, – кивает женщина. – Мы будем ждать тебя, девочка моя!

Поток людей, двигающийся к крематорию, подхватывает их и увлекает за собой.

Ядя бессознательно подается вперед и снова припадает лицом к решетке, но материнских рук уже нет.

– Мама, – голос наконец-то возвращается к ней, – мамочка! – кричит она. – Я люблю тебя! Слышишь?! Мама, я люблю тебя! Мама, родная! Я люблю тебя!

– Я тоже люблю тебя, девочка моя! – ветер разносит слова над людскими головами. – Будь сильной, родная, совсем скоро увидимся!

Ядя застывает. Взгляд вцепился в полноватую фигуру, не отпускает. Не мигают глаза, полные ужаса и… надежды. Женщина с девочкой близятся к развилке, возле которой происходит разделение. Эсэсовец безразличным взглядом скользит по ним и указывает направо.

Ядя разворачивается и без сил падает на руки подруг. Беата и Ирена тащат ее в барак. Ревекка оборачивается и бросает еще один взгляд на толпу варшавян – вдалеке полноватая женщина с маленькой девочкой суетливо проталкивается сквозь толпу к крематорию: она торопится попасть в дезинфекцию с ближайшей партией, ведь после нее она надеется встретиться со своей старшей дочерью. Ревекка стоит и молча наблюдает, как мать настойчиво пробивает себе путь в газовую камеру и ведет за собой свою дочь.

Неожиданно недалеко от решетки один парень из толпы вскидывает руку, призывая внимание идущих рядом с ним приятелей. Они что-то уже некоторое время с жаром обсуждают. Вскинувший руку – уже не мальчик, но еще и не мужчина, кудрявый юноша с блестящими глазами и полными губами:

– Но послушайте, это вздорные слухи! Ерунда! Вот мы дышим, а через минуту уже мертвы ни за что? Такого не может быть! Вздор все это!

– Вздор! – слышатся слабые голоса отовсюду.

– Вздор! – крепнут голоса.

– Вздор, – шепчет Ревекка, отворачивается и идет за подругами. Возле входа в барак стоит Манци. Не проронив ни слова, капо входит следом и кивает на кучу с одеждой. Ядю кладут на нее. Беата бежит за водой. Ядя долго не приходит в себя. Едва открыв глаза, она снова закатывает их и откидывается на ворох одежды. Лишь через несколько часов девушкам удается привести ее в чувство. Она встает, молча подходит к окну и смотрит на опустевшую дорогу. Затем медленно переводит взгляд на трубу крематория, из которой валит дым. Там горит ее мать. Там горит ее красивая младшая сестра. Там горят другие люди.

Рухнув на пол, Ядя страшно завыла.

* * *

За Ядей ухаживали по очереди. Умывали, кормили и переодевали. Как малое дитя, она безвольно принимала все, ничем, однако, не помогая. На работу она продолжала ходить, добросовестно перебирала и сортировала вещи, но ни в одном разговоре больше не участвовала. Ничего ее больше не интересовало: ни судьба горячо любимой Варшавы, ни прибывающие транспорты, ни люди вокруг. Она приходила, садилась и, уставившись в одну точку, добросовестно прощупывала вещи, отбрасывая проверенные в сторону.