Инспекция. Число Ревекки

– Слышали, куда теперь стали селить варшавянок? – тихо спросила Беата.

Ирена с опаской покосилась на Ядю, но та никак не отреагировала, словно и не было ее тут. Ирена кивнула.

Первые партии молодых варшавянок, которые прошли селекцию, не долго задержались в лагере: их сразу отправили в Германию на производства, даже не выбив на их руках вечные номера. Теперь же что-то надломилось в работе хваленого немецкого транспорта, который больше не способен был с прежней бесперебойной неутомимостью изрыгать толпы обреченных на платформы и увозить такие же толпы на работы. И варшавянок стали экстренно селить в отдельный лагерь, который заключенные из мужского так же экстренно построили весной на пустыре.

Беата обернулась, убедилась, что Манци не было поблизости, и торопливо продолжила:

– «Мексика»[93] – дрянь. Им не провели ни свет, ни воду. Одни голые бараки, полов и тех нет. И нары не во всех. Все равно что палатки, только стены деревянные. Женщины там как в клетке – ничего не организуешь. Кухни даже нет. У некоторых и тряпки нет, чтоб прикрыться, совсем голые ходят. Не вру, сама видела! Манци с поручением отправляла. Сидят голые прямо на земле.

– У нас тут бараки ломятся от добра, а мы им и единого чулка передать не можем, – грустно проговорила Ревекка.

– А самое поганое, что это добро, которое у них же и отобрали! Отправится проклятым фрау в рейх, – Ирена в бессильной ярости сжала очередное платье, оказавшееся в ее руках.

Беата подалась ближе и с жаром зашептала:

– Великий блядский рейх трещит по швам! Союзники близко, русские уже одной ногой в Польше и идут сюда, англичане и американцы поджимают с другой стороны.

Слушая подругу, Ирена смотрела в окно, в котором видны были бараки, полные людей. За ними высились крематории. В эти дни дымили уже по очереди, однако по-прежнему не было ни дня, чтобы простаивали все четыре.

– Никакие новости не способны заставить ублюдков прекратить уничтожение, – проговорила Ирена.

– Сами уже на костре, но продолжают. Хоть бы из чувства самосохранения остановились бы, – покачала головой Ирена.

– Сегодня ночью опять снаряды грохотали, слышали?

– Конечно. Фронт близко, осталось чуть-чуть продержаться, со дня на день союзники будут здесь.

– Почему они не бомбят крематории? Железные дороги, по которым людей везут в лагеря?

– Да как же попадешь в крематорий? Нас заденут, и капут!

– Зато других сюда уже не повезут! Вон сколько самолетов пролетают над нами каждый день, летят ведь куда-то, почему не к нам?

– Не до нас сейчас. Они воюют. У их генералов перво-наперво военные задачи, победить хотят скорее. Некогда им на лагеря отвлекаться.

– Победить хотят на благо людей. А мы разве не люди?

– И как ты здесь столько протянула, ума не приложу. Ни на что не надейся! Ничего не жди! Они не хотели пускать нас к себе, когда еще была возможность, закрывали свои границы, гнали обратно тех, кто все же сумел пробраться. А что ж ждать от них теперь? Будто они позабудут, что им важнее, и кинутся нас спасать? Никогда в это не поверю. Да и никому теперь не верю. Все убивают.

Позабыв о вещах, которые нужно было сортировать, женщины с жаром обсуждали происходящее. Лишь одна Ядя молча продолжала работать, не участвуя в общем разговоре.

– Ладно военные, а церковь? Почему церковь молчит? Ватикан, папа римский? Чешский лагерь уничтожили, цыганский тоже, скоро за нас примутся! Ведь прикончат нас быстрее, чем союзники появятся в лагере! Немцы сами подохнут, но нас наперед отправят.

– А ты в христианство, что ли, перешла, чтобы за тебя надрывался Святой престол?

– Да разве он может выбирать, за чью жизнь надрываться, а на чью наплевать? Где его святость-то тогда, престола?

– Верно. Вот эсэсовские собаки не только евреев бьют. Отчего же папа не пригрозит им отлучением от церкви? Они же католики, многие верят по-настоящему, глядишь, задумались бы. Тысячу лет церковь существует, а чего ради? Хоть бы один транспорт спасла от газа, уже бы оправдала себя и то, что люди столько лет в нее верят.

Все умолкли, размышляя над сказанным.

– Не ищи оправдание там, где его нет, – прозвучал чей-то голос в тишине.

Женщина говорила по-немецки с сильным итальянским акцентом. Это была новенькая, которую взяли в рабочую команду в разгар варшавского вала и оставили тут.

– Я из Рима. Охота на нас началась прошлой осенью. Хватали на улицах, в квартирах, в кафе, на работе. Меня вытащили из дома во двор, там уже стояли соседи. Мы все были в домашних тапках и халатах, нас всех затолкали в грузовик. Но я знала немецкий: я поняла, что говорили солдаты, пока нас везли. Даже они были уверены, что теперь папа не будет молчать. Ждали, что он публично, на весь мир проклянет тех, кто отправляет на смерть прямо из христианской столицы мира. Солдаты говорили, что это просчет фюрера и теперь его точно отлучат от церкви.

Она обвела взглядом всех девушек и вдруг повысила голос чуть не до крика: