Инспекция. Число Ревекки

– Но папа промолчал! Если бы он выступил! Если бы хоть что-то сделал! Хотя бы предупредил, что идет беда и он не станет защищать нас! Мы бы успели сбежать и затаиться! Но Святой престол молчал! Якобы, говорят, он велел открыть монастыри – там мы могли спрятаться, но кто знал, что нам нужно прятаться?! Мы до последнего верили, что под крылом Ватикана нас не тронут.

– Папа опасается, что советские одержат победу, – сказала Беата итальянке, – и тогда они сотворят с католической церковью то, что сделали в России с православной. В Ватикане ненавидят нацизм, но и коммунизма боятся, – проговорила она и посмотрела на Агнессу из Пшемысля, у которой муж был русским. – Это из-за ваших он боится.

Агнесса встала и подошла к Беате.

– Грош цена такой святости, если она полна трусости, – спокойно, но жестко произнесла она, глядя той прямо в глаза.

Беата не отстранилась, но молчала. Ревекка хотела уже встать между ними, но неожиданно послышался смех Яди.

И Ядя закричала вдруг дурным голосом:

– Вдыхай сожженных людей! Жри их колбасу! Надень их меха и браслеты! Смотри, как гибнут, и ничего не делай! Смотри, как наци жгут твою мать, мужа, ребенка! Смотри, как заканчивается человек! Смотри и дыши дальше!

Ядя вскочила и подбежала к куче с одеждой. Размахнувшись, она пнула ее – вещи разлетелись в стороны. Ядя нагнулась и подхватила меховое манто, накинула его на напряженные плечи.

– Ах, какое, глядите! Носи их одежду! Для того и душили! Наслаждайся, что позволили пожить! Прет богатство! Прут шелка! Прут меха! Прут хлеба и шоколад!

Ядя принялась кружиться по бараку. Глаза ее расширились, она улыбалась, расставив руки, будто обнимала одного ей видимого партнера. Уверенно перебирая ногами, она ловко перескакивала одежду и обувь, в беспорядке валявшиеся на полу. Голова ее была склонена, глаза лихорадочно сверкали, а улыбка все ширилась, превратившись наконец в страшную гримасу злого шута.

– Дыши сожженными людьми! Жри их колбасу! Надень их меха! Танцуй, еврейка, пока позволили жить! Танцуй, полька, в шелках, пока мать горит! Пока сестра корчится от газа! Пляши, русская, на их костях, пока позволено жить! – хрипло выкрикивала Ядя.

Перепуганные женщины застыли, наблюдая за ее помешательством. Первой очнулась Ирена. Вскочив, она кинулась к Яде и попыталась обхватить ее сзади руками, но та ловко извернулась и продолжила свой чумной вальс.

– Да хватайте же ее! – закричала Ирена.

Агнесса и Беата уже пытались ухватить полоумную Ядю за руки, но та с необычайной проворностью ускользала. Манто съехало с ее плеча и повисло сзади. Она продолжала кружиться в дурмане помрачения.

– На проволоку! На проволоку! – весело закричала она и кинулась к выходу.

– Да держите ее, Езус-Мария-Йозеф!

Уже все женщины кинулись вслед Яде и настигли почти у самых дверей. Несколько пар рук обхватили ее одновременно и, наконец, повалили на гору одежды, с трудом справившись с небывалой силой, вдруг оказавшейся в хрупкой рыжеволосой девушке. Больше Ядя не сопротивлялась. Уткнувшись лицом в вещи, она тяжело задышала. Плечи ее подрагивали, на шее и спине выступила испарина. Ревекка сорвала с нее манто. Беата уже подавала воду. Но Ядя не шевелилась. Женщины умолкли. И только в полной тишине они расслышали глухие рыдания.

Ядя наконец-то плакала.

Ирена осторожно гладила ее по трясущимся плечам.

– Не выдержала, – с грустью прошептала она, – тронулась.

Ревекка качнула головой:

– А может, она, наоборот, нормальной стала. А мы все продолжаем пребывать в безумии, раз видим, что делается, и продолжаем спать, есть, разговаривать… И мечтаем вернуться к прежней жизни.

– Арбайт махт фрай – крематориум драй[94], – тихо проговорила Беата и грубо выругалась.

* * *

Снова начали прибывать транспорты. Везли итальянцев, французов, югославов, заключенных из польских тюрем, евреев из Вены, советских военнопленных, в начале августа пошли потоки из лодзинского гетто. В отличие от сытых, ухоженных и зажиточных венгерских евреев, заваливших лагерь горами деликатесов и ценных вещей, транспорты из гетто лишь пополнили лагерные запасы вшей и блох. Голодные, истощенные, с такими же потемневшими черепами, обтянутыми прозрачной пятнистой кожей, они и не думали выспрашивать, куда их привезли, лишь безразлично глядели себе под ноги. Мало кто из них способен был работать: слишком долго они голодали в гетто, а потому почти все медленно двигались в сторону крематориев.

Карусель человеческого ужаса закрутилась вновь.

Ревекка застилала кровать, аккуратно разглаживая одеяло так, будто утюгом прошлись. Некоторые женщины уже выходили на улицу, им навстречу в барак протиснулась какая-то незнакомка. Тревожно озираясь, она подошла к одной из работниц и что-то тихо спросила. Та оглянулась и кивнула на Ревекку. Замерев, Ревекка с опаской ждала.

– Бекки Вернер? – совсем тихо спросила женщина.