Инспекция. Число Ревекки

– Убедить людей в том, что они одурачены, гораздо сложнее, чем действительно одурачить их. Ведь мы думаем, что никогда не станем легкой добычей лозунгов и хитрой тактики массового подчинения. Но если и нас подвергнуть соответствующей обработке, что одержит верх – наша подлинная сущность или сила этого влияния? Будем ли мы способны действовать осознанно, а значит, разумно, используя собственное критическое мышление?

На него выжидающе смотрели тридцать пар глаз.

– Вот вам данность: в Турции уничтожено почти полтора миллиона армян, в Европе – почти шесть миллионов евреев и поляков, в Китае режим Мао Цзэдуна убил тридцать миллионов, режим красных кхмеров в Камбодже – без малого три миллиона. Вьетнам, американская резня в Милай – шесть сотен мирных жителей, из них двести детей и младенцев. Тибет, китайская оккупация – около миллиона тибетцев. Сербская республика, резня в Сребренице – более восьми тысяч, дети в том числе. СССР, период Большого террора – расстреляно без малого семьсот тысяч. Это, как вы видите, лишь беглое описание одного века. Прошлого века. Цивилизованного – в общепринятом понимании. И только то, что стало достоянием общественности. В зависимости от веяний времени и действующего политического курса эти цифры регулярно пересматриваются в ту или другую сторону, поэтому я озвучил усредненные оценки. Но факт того, что это было, сложно отрицать. Так что, все, кто принимал участие в убийствах и насилии, были слабоумными идиотами, которые не способны мыслить критически?

Монета продолжала ловко перескакивать с пальца на палец. Студенты, сидящие на первом ряду, напряженно следили за ней и за мыслью преподавателя. И тут он вдруг вскинул руку, подбросив монетку, и подхватил ее в воздухе. Затем снова уставился на аудиторию прямым неудобным взглядом.

– Вряд ли. Это были всего лишь люди, которые не заметили влияния извне. Казалось бы, учитывая историю человеческую, весь наш бэкграунд последнего столетия, это не должно больше работать. Но это работает. Стабильно. В этом вся парадоксальность ситуации. Ну а если все будет сделано правильно, то те, кто не поддался этому влиянию или программированию, как вам удобнее, будут… – преподаватель отвернулся и опять посмотрел в окно с таким заинтересованным видом, будто увидел там что-то любопытное, – …будут молчать. – И он улыбнулся, но на сей раз его широкой улыбки никто не видел.

Один из студентов с третьего ряда демонстративно пожал плечами. Но преподаватель его не замечал. Тогда студент достаточно громко хмыкнул.

– Вы хотели что-то сказать?

Стремительно обернувшись, преподаватель остановил взгляд на высоком, чуть сутулящемся студенте с третьего ряда. Тот кивнул и увлеченно подался всем корпусом вперед:

– Вот вы сказали. Кхм. Я про молчащих. А если это банальное чувство самосохранения? Кхм. Промолчишь и сохранишь себе здоровье и жизнь, а сохранить жизнь хочет любой человек, это разве плохо? Некорректно приравнивать это к злодеянию. Кхм.

Преподаватель неожиданно просиял, улыбка раскроила его красивое лицо до самых ушей.

– А молчание, бездействие, пассивное наблюдение, назови как угодно, – точно самосохранение? Ничего не делая в ситуации, когда необходимо действовать, мы совершаем нечто опасное, а возможно, непоправимое. Но у большинства из нас видение мира ограничивается предметной картинкой. Мы не сознаем опасности, пока это опасное находится за нашим видением. И тогда случаются прекрасные в своем словесном выражении осознания: «Когда пришли за мной – заступиться за меня было уже некому», помните?[34] Так что же мы сохраняли? Вот в чем вопрос. Молчание называют злом бездействия, которое всегда приводит к злу в действии. Вот почему молчащие – такая же часть проблемной системы, как и остальные. Молчащие боятся того плохого, что может произойти с ними, требуют сочувствия к себе, но не готовы проявлять его к другим. Они не готовы пресекать то плохое, которое творят с другими. Но, как видите, это плохое с большей вероятностью произойдет и с ними – если не пытаться пресечь его еще на этапе страданий других. Это замкнутый круг, однако мало кто понимает целостность этой фигуры. А потому спотыкается не какая-то отдельная нация в каком-то отдельно взятом конфликте, но весь наш вид человеческий, Homo sapiens. Ведь геноцид, расстрелы, пытки, истязания по приказу, – резко перечислял он, – и не на страницах учебников истории, но происходящие сейчас, в это самое мгновение, в какой-нибудь отдаленной деревне, которой не повезло оказаться на территории, на которую ступили с оружием во имя очередного якобы блага, во имя мира, – это до сих пор наша действительность. Во вроде бы цивилизационном мире войны продолжаются и каждый день где-то гибнут люди, тысячами и десятками тысяч. Я хочу, чтобы вы поняли: когда опасно высказываются единицы – их можно объявить предателями и подвергнуть наказанию. Когда будут высказываться сотни тысяч – это уже мнение народа. Народ не может быть предателем себя. Равно как не может быть и весь наказан.