Инсталляция (СИ)

Прислушиваясь к затейливому ритму капель из крана, бомж выглянул в окно. В воздухе танцевали тусклые, как старое серебро, снежинки.

— Никто не открывал форточку? — пробормотал, съёжившись, Гаврил.

Краем глаза он увидел какое-то движение и перевёл взгляд с форточки на улицу. По весёлым ухабам тряслась чуждая для этих краёв БМВ: бездонно-чёрная и одновременно сверкающая, в ноябрьском-то мареве. Припарковался чистокровный немец напротив подъезда Краеугольных.

— Гаврил, — возникла на кухне Лейла. — Тебя к аппарату.

Бомж выскочил в коридор и принялся натягивать на себя ещё холодную куртку.

— Ты надолго?

— Не переживай, хозяйка, — молодцевато поднял сумку Гаврил, — сроки — эт святое!

Но на улицу бомж выходил со щемящей тоской в груди. Снег редкими клочьями покрывал землю, медленно пожираемый сочащейся землёй. Откуда-то из параллельного далёка доносился рёв простуженных собак. На канализационном люке собрался коллоквиум голубей по решению вопроса об обрезках размокшего хлеба.

Случайный взгляд на лавочки заставил Гаврила оцепенеть в изумлении. Ядрёно-красным колобком нависала над бабульками откормленная харя Прухина. Майор черкал что-то в блокноте и, нервно отмахиваясь от снежинок, задавал ведуньям какие-то вопросы. Затем умолк на полуслове, как гончая глубоко втянул воздух и вскинул глаза прямо на Гаврила.

Жуткий рёв «стоять, ссска!» поднял чёрно-сизую волну ворон и голубей. Прухин мчался как кабан-секач, хрипя, подвизгивая и сминая кусты на своём пути. В багровой руке зачернела полицейская дубинка. Бомж понял, что не успевает до машины и бросил сумку. Дубинка врезалась в неё, погасла, и кулак Гаврила молнией вонзился в незащищённое пузо. Майор выдохнул облачко пара, сложился пополам. Бомж вынул дубинку из его ослабевшей руки и от души заехал рукоятью в лоб. Прухин разъехался глазами, оседая на стылый асфальт. Демократизатор полетел в урну, а Гаврил поднял сумку и засеменил к машине.

Задняя дверь уже была предусмотрительно открыта.

— Гони, Елисеич! — заорал бомж, с разбегу ныряя на просторное сидение.

Пальцы водителя выстукивали на руле что-то вальяжное.

— Дверку, может, прикроешь?

Гаврил раз за разом промахивался в попытках схватиться за ручку. Когда всё-таки удалось, он хлопнул дверью — да так, что иномарка содрогнулась. Прухин тем временем пришёл в себя, встал, развернулся кривым полукругом и вперил в машину аннигилирующий взгляд.

— Елисеич! — дал петуха Гаврил.

Водитель расправил рукава на официозном пиджачке, включил радио и только затем соизволил тронуться. Майор зря время не терял: не найдя глазами дубинку, посеменил за авто и заколотил по багажнику кулаками-молотами.

— Зря он так с муниципальной собственностью, — заметил водитель, поддав газу. Машину тряхнуло, зато они мигом оторвались от былинно матерящегося полицейского.

— А-а, это Прухин? — протянул водитель, наблюдая в зеркало, как разъярённый майор топает ногами по грязной луже.

— Прухин, — выдохнул бомж.

— Тот ещё дрын в заднице.

Машина повернула за дом, и дорога стала несколько дружелюбней. Бомж перевёл дух и смог, наконец, по достоинству оценить комфортабельность элитного тарантаса. Почти хоромное пространство, анатомические сидения, натуральная кожа, тонкий запах недешёвого алкоголя, модная подсветка…

— Нравится? — вкрадчиво вбросил водитель.

— Почему так захотелось снюхать муку с задницы стриптизёрши?

— Да, есть здесь что-то такое в воздухе…

Водитель виртуозно петлял в лабиринте приземистых, почти аварийных домишек. Время от времени балет приходилось тормозить: местные старички имели обыкновение выскакивать внезапно, из ниоткуда и как будто нарочно.

— Что, к Гондрапину? — вздохнул бомж, расстёгивая молнию на многострадальной сумке.

— Куда ещё.

— Тогда не подглядывай.

Гаврил достал из сумки галстук, носки, начищенные до блеска туфли и, главное, костюм: чистый, аккуратный, отутюженный. Переодевание в бешено скачущей по кочкам машине далось не без потерь — мягкая обивка и специально разработанная под Россию амортизация не уберегла его от пары шишек на голове.

— Воо, — протянул водитель, на слух определив завершение процесса. — А то засомневался, человека везу, или макаку в галошах.

— Язва ты, Елисеич…

— Просто давно не получал в хохотальник.

На том и порешили.

Отвыкший от пиджака, Гаврил ёрзал и чесался, самому себе напоминая вшивого. Дабы отвлечься, бомж пытался слушать радио, но говорильня ввергала в такое уныние, что он и сам не заметил, как предался недоброй ностальгии о временах, когда сутками не вылезал из-под галстука.