Инстинкт матери

Дни шли за днями; осень в этом году выдалась теплая. Целую неделю после ссоры Брюнели и Женьо не пересекались. То, что когда-то составляло часть обаяния их совместной жизни, теперь превратилось в дамоклов меч, постоянно грозивший неприятностями при каждом выходе на улицу: риск встретиться в квартале или увидеть соседа на улице или в саду в нескольких метрах от себя придавал повседневности терпкий привкус недоверия и подозрительности.

В субботу Летиция провела большую часть утра за разборкой белья: постирать то, что накопилось в корзине, выгладить и разложить то, что дожидалось в сушилке. Давида дома не было, он колесил по городу на своем такси. Мило в дозволенный час посмотрел DVD про Джимми Нейтрона[12] и попросил мать разрешить ему поиграть в саду.

Летиция нехотя согласилась. Ей не нравилась идея выставлять сына на обозрение Тифэн, из чьих окон на втором этаже открывался прекрасный вид на оба сада. С другой стороны, запрещать Мило играть на воздухе было смешно, и она это хорошо понимала. Тогда она решила установить гладильную доску прямо в столовой, где открытые окна выходили на террасу, и таким образом получить великолепный обзор всего сада.

Настроение у Мило было скверное, еще хуже, чем сразу после больницы. Атмосфера в доме теперь не имела ничего общего с прежней легкостью: Летиция в любую минуту могла вспылить, и Давид ее постоянно за это упрекал. Дело часто кончалось ссорой. О том, почему он оказался в больнице, мальчику никто толком не рассказывал, разве что пожурили: не надо было пробовать желтоватую пасту в миске. Но он прекрасно понял, что мать считала виновной Тифэн, а отец был с ней не согласен. Сам он не знал, что и думать, и разрывался между двух мнений. Не говоря уже о том, что он по-настоящему любил родителей Максима и страдал оттого, что не может с ними видеться. И последним, не менее важным, было то, что электрическая железная дорога, о которой он много раз спрашивал, осталась у них.

– Это невозможно, мой милый, – всякий раз отвечала на его просьбу мать.

– Почему?

– Если тебе так хочется иметь такую железную дорогу, мы с папой тебе купим.

Этот ответ был единственным, которого он добился. Но точная причина, почему он не может получить то, что ему уже подарили, оставалась для него загадкой. Зная, как смотрит на все это отец, он попытался добиться объяснений у него.

– Твоя мама очень рассердилась на тетю Тифэн и ничего больше не хочет от нее принимать.

– Но ведь это не она приняла, – запротестовал мальчик. – Это я!

– Я знаю, мой хороший.

– Она хочет рассердиться навсегда?

С тяжелым сердцем посмотрев на сына, Давид ограничился тем, что пожал плечами: мол, я ничего не знаю.

В тот вечер сквозь переборку своей комнаты мальчуган уловил голоса, доносившиеся с первого этажа. По всей вероятности, родители снова ссорились и много раз повторяли «железная дорога». Зарывшись лицом в подушку, Мило решил поставить крест на своей игрушке.

* * *

Гладя белье, Летиция вспоминала произошедшую накануне ссору. Давид упрекал ее в том, что она без конца зря тревожит Мило и постепенно внушает ему, что он в опасности.

– Но он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО в опасности! – уверяла она в отчаянии, что не может убедить мужа в том, что над малышом нависла реальная угроза.

– Да перестань, в самом деле! – вспылил Давид. – Ты становишься настоящим параноиком, честное слово! И потом, скажи, пожалуйста, какой опасности подвергнется Мило, если возьмет подаренную ему игрушку?

– Не знаю, – нехотя отозвалась Летиция.

Давид улыбнулся торжествующей улыбкой, которая быстро исчезла с его лица, когда она прибавила:

– Я убеждена, что Тифэн настолько не в себе, что может переделать простую вещь в вещь опасную, а уж особенно электрическую игрушку.

Если бы ситуация не была такой печальной, он бы расхохотался.

– Это ты не в себе, причем серьезно, – возразил он, с жалостью посмотрев на жену.

Летиция почувствовала себя раненной в самое сердце и, ударив кулаком по столу, дала волю гневу:

– Слушай меня внимательно, Давид Брюнель. То, что ты защищаешь эту дегенератку, выше моего понимания! Но ты к тому же позволяешь себе оскорблять меня, и я… я этого не вынесу!

И, спрятав лицо в ладонях, она расплакалась.

Давид уже не скрывал, что доведен до крайности: он глубоко вздохнул и с трудом удержался, чтобы не выйти, хлопнув дверью. Навязчивая идея жены повсюду видеть опасность начинала действовать ему на нервы. Но больше всего он сердился на нее за то, что она перекладывала свои тревоги на плечи Мило. Он и так был потрясен сначала смертью Максима, потом Эрнеста и теперь потерял вкус к жизни, а вместе с ним и беззаботность, на которую имел полное право. Неужели Летиция не понимает, что ее поведение вносит еще большую смуту в его душу и делает из него мрачного меланхолика?

Посмотрев на плачущую, несчастную и такую беззащитную жену, Давид вдруг принял решение разорвать этот заколдованный круг, в который она сама себя загнала. Но как? Он видел только один путь: заставить ее пройти до конца ту логическую конструкцию, в которой она запуталась.