Голова Ники была ясной — абсолютно никакой боли. Глядя на остальных, он догадался, что у них тоже. Вернутся ли головные боли — и когда — предсказать было невозможно. Он был благодарен и за это.
В бенгальском огне больше не было нужды — теперь он был в прошлом. Они скакали верхом на гуле.
Ники склонился над повырубавшими друг друга шокерами надзирателями и начал рыться в их карманах. Он нашел то, что искал, и передал это Калише, а та передала Эйвери.
— Это сделаешь ты, — сказала она.
Эйвери Диксон, которому следовало бы ужинать дома с родителями после очередного тяжелого дня в своем пятом классе, взял оранжевую ключ-карту и прижал ее к сенсорной панели. Замок щелкнул, и дверь открылась. Жители Парка Горького сгрудились на другой стороне, как овцы, сбившиеся в кучу во время грозы. Они были грязные, в основном раздетые, ошеломленные. Некоторые из них пускали слюни. Пити Литтлджон кричал Я-
Джордж:
Эйвери:
Калиша, зная, что говорит цинично, но понимая, что это необходимо:
— И что теперь? — Спросила Кэти. — Что дальше, что
Какое-то мгновение никто из них не отвечал, потому что никто не знал. Потом заговорил Эйвери:
Хелен:
Завыла сигнализация, то поднимаясь, то опускаясь, раздавалось цикличное
— Побеспокоимся об этом позже, — сказал Ники. Он снова взялся за руки с Калишей и Джорджем. — Для начала, давайте немного рассчитаемся с Институтом — нанесем какой-нибудь ущерб. Кто-то не согласен?
Возражений не было. Снова взявшись за руки, одиннадцать человек, поднявших бунт, двинулись обратно по коридору к комнате отдыха Задней Половины и лифтовому вестибюлю. Обитатели Палаты А следовали за ними зомби-шагами, привлекаемые магнетизмом детей, которые еще могли думать. Гул перешел в жужжание, но он все еще был слышен.
Эйвери Диксон протянул руку, ища Люка, надеясь найти его в месте, слишком далеком, чтобы ему ответить. Потому что это означало бы, что, по крайней мере, один из детей — рабов Института был в безопасности. Был большой шанс, что они все умрут, потому что персонал этой адской дыры сделает все, чтобы удержать их от побега.
Все что угодно.
Тревор Стэкхаус сидел в своем кабинете по соседству с офисом Миссис Сигсби и расхаживал взад-вперед, потому что был слишком взвинчен, чтобы сидеть, и не собирался останавливаться, пока не получит весточку от Джулии. Новости от неё могут быть хорошими или плохими, но любая новость будет лучше, чем это ожидание.
Зазвонил телефон, но это был не традиционный звонок стационарного телефона или
— Они ушли, те, кто смотрит фильмы, и я думаю, что горки тоже ушли, они ранили, по крайней мере, троих надзирателей, нет, четверых, Корин говорит, ей кажется, что Фил Чаффиц мертв, электрошо…
— ЗАТКНИСЬ! — Крикнул Стэкхаус в трубку. А потом, когда он был уверен (нет, не уверен, просто надеялся), что привлек внимание Хекла, он сказал: — Приведи свои мысли в порядок и расскажи мне, что произошло.
Халлас, потрясенный возвращением к своей прежней рациональности, рассказал Стэкхаусу о том, что видел. Когда он подошел к концу своей истории, в Институте зазвучала общая тревожная сигнализация.
— Господи, Эверетт, это ты её включил?
— Нет, нет, не я, это, должно быть, Джоанна. Доктор Джеймс. Она была в крематории. Она ходит туда медитировать.
Стэкхаус был практически сбит с толку странной картиной, возникшей в его голове: доктор Джекл сидит, скрестив ноги, перед дверцей печи, возможно, молясь о спокойствии, а затем он силой заставил себя вернуться к текущей ситуации: дети в Задней Половине подняли какой-то недоделанный бунт. Как такое могло случиться? Раньше этого никогда не было. И почему именно сейчас?
Хекл все еще что-то говорил, но Стэкхаус услышал все, что ему было нужно.
— Послушай меня, Эверетт. Возьми все оранжевые карточки, которые сможешь найти и сожги их, хорошо?
— Как… как я могу это сделать…
— У тебя есть чертова печь на Уровне Д! — Взревел Стэкхаус. — Используй эту чертову штуку!