Институт репродукции

– А ну не тужься теперь, не тужься, да не тужься ж, блядь, ну я кому говорю! – тщетно вопила на нее акушерка, прижимая руки к промежности. Маленькая головка вылетела как пуля, разрывая все на своем пути. Акушерка, не переставая ругаться, резко выдернула из влагалища тщедушное тельце. – Говорила тебе: не тужься! Не слушалась меня, вот и порвалась вся! Ладно, хоть пацан нормальный вышел. Могла б ведь и его изуродовать. Вот ведь корова!

Звякнули пересекающие пуповину ножницы. Ребенок громко и протестующе заревел. Акушерка подняла его и поднесла к лицу матери, так, чтобы та смогла разглядеть гениталии.

– Ну? Увидела, кого родила?

– Мальчика, – женщина счастливо всхлипнула, и протянула к ребенку руки. – дайте мне его подержать.

– Успеешь еще надержаться. У вас теперь, считай, вся жизнь впереди!

И она протянула ребенка мне:

– Ну что стоишь, глазами лупаешь, бери, давай, обрабатывай, и скорей его в детскую! Тут зашивать – не назашиваться, а у меня еще две на подходе. Кто инструменты доктору будет подавать, Пушкин, что ли?

– Дайте мне его, – просила мать. – Дайте мне моего мальчика!

Выходя из бокса, я все-таки исхитрилась сделать небольшой крюк, и пройти мимо роженицы, дать ей хотя бы прикоснуться к ребенку. Казалось диким, что я его от нее уношу.

*

Сразу стало ясно, что в обычном родблоке мне и года не продержаться – элементарно свихнусь.

Как же я была счастлива, когда удалось пристроиться в Институт! Сработали отцовские связи.

Институт показался мне пределом мечтаний. Здесь работали нормальные люди, которые не кричали и не ругались, а вежливо улыбались своим пациенткам. Большая часть родов проходила под эпидуральной анестезией.

Тут, конечно, не было и тени волшебной сказки, однако и никакого сравнения с преисподней. Здесь был нормальный мир. И мне вдруг, больше чем когда-либо в жизни, захотелось немедленно, не отходя от кассы, избавиться от всех лишних иллюзий, и сделаться такой же, как все.

*

– Настюш, положи ладонь на головку и начни ее потихоньку сгибать, еще, еще, осторожненько, – ворковал доктор Лева, стоя за моим плечом между широко разведенными бедрами роженицы. – Вот, а теперь легким, умывательным движением, вот так, вот так… Теперь вы мадам, немножко нам помогите, хорошо? Видите, на мониторе у нас сейчас схваточка? Наберите воздуха, напрягите брюшную стеночку – да, я понимаю, вы сейчас ничего не чувствуете – как, что? Легкое распирание? Да что вы говорите! Володь, ты что-то подкачал, ангел мой! Что ж ты меня перед людьми-то позоришь! Подбавь-ка нам чуток волшебного эликсира, чтоб и следа от этого легкого распирания…

Оп! – восклицал он пару минут спустя, тоном фокусника, извлекающего кроля из шляпы – А вот и ваш ребенок, мадам! Немножечко грязненький, и в крови, но ничего – сейчас Настя нам его вымоет!

Случалось, матери после этих родов разглядывали малыша с легким брезгливым недоумением: что, и вот это вот из меня вылезло? Вы уверены?

Годика через пол я вполне бы уже могла замутить диссер на тему «Техника приема родов у паралитичек». Кстати, утверждают, что рожать можно и при квадриплегии, в то время как эпидураль делает пациентку парализованной всего лишь наполовину.

Отмывая от крови инструменты и койку-трансформер, и придавая опустевшему боксу пристойный и, по возможности, даже уютный вид, я чувствовала себя винтиком большой, хорошо отлаженной машины, уверенно мчащейся по накатанной плоскости, куда-то в светлую даль.

Доктор Лева хвалил меня, хлопал время от времени одобрительно по попке, задавал иногда каверзные вопросы из акушерства. Старшая акушерка, как положено, вставляла периодически пистоны за недостаточно чисто оттертую стенку позади кровати (и как только брызги крови туда попадают, ума не приложу!) и недостаточно аккуратно сложенные стопки белья.

Конечно, я уставала! От беспрерывной беготни взад вперед, постоянных улыбок, долгого стояния перед креслом – ведь сам, практически без помощи материнского тела, ребенок выбирался на свет очень медленно. От бесконечных уборок, помывок и стерилизаций окружающего пространства.

Но в целом я была довольна. Это был мой новый мир, и я неплохо в нем приживалась. Я с удовольствием оставалась на дополнительные дежурства и брала лишние смены, если меня об этом просили.

По утрам я приходила в чистое, свежеотмытое кем-то из предыдущей смены отделение. Принимала новых, чуть постанывающих пациенток, улыбалась им, помогала переодеться, провожала в палату, успокаивала, ободряла. Уверяла, что анестезиолог вот-вот появится. И он действительно, рано или поздно, всегда появлялся.

На рассвете следующего дня я спускала на лифте в подвал тяжелые мешки с простынями, насквозь промокшими от крови, и тяжелые биксы с металлическими инструментами – колющими, режущими, зажимающими.

Все это не имело прямого отношения к моим милым, улыбчивым пациенткам.

Это взаимодействовало с той, нижней, парализованной, отключенной, временно как бы и не принадлежащей им частью тела.