Институт репродукции

И он донес ей сумку до дому, до самой Яхромки – ведь в то время у нас еще не было моей «Астрочки», так что им предстоял полноценный путь из Москвы: в метро с двумя пересадками, плюс сорок минут монорельса, плюс двадцать минут пешком через лес.

С дороги они сели пить чай, и тут, как водится, настал перерыв в электричках, в который оба они заснули каменным сном – как же, ночь на родах, оба не выспались. Потом…

Потом, уже гораздо позже, мама мне объяснила, что Оскар в то время только-только вернулся из мест не столь отдаленных. Жить ему было толком негде, скитался по родственникам и друзьям, то тут поживет, то там. Нет ничего более постоянного, чем временные положения.

У нас он тогда завис надолго. Потом исчез, потом опять появился.

Иной раз так сразу и не скажешь, есть Оскар в доме, или нету его. Бывает, он по целым дням не выходит из маминой комнаты. Бывает, исчезает куда-то совсем на долгие недели и месяцы. Один раз, помнится, исчез почти на год.

За это время у нас родилась Таня.

Вообще, Оскар очень клевый. Никогда ни во что не вмешивается, никому ничего не велит, не говорит: «Сделай, детка, так-то и так-то», не лезет, как иные прочие, с непрошеными советами. Оскар тюкает себе втихомолку в своем углу по компьютерным клавишам, слушает, не встревая в наши споры и разговоры, и терпеливо ждет, когда и если его попросят высказать свое мнение. И уж тут скажет, так скажет – просто как припечатает.

На самом деле, черт его знает, почему мы его так слушаемся – просто доверяем ему, что ли.

Единственное, что может вывести его из себя, это любое упоминание о системе. Систему Оскар ненавидит всеми фибрами души, и посвящает борьбе с ней всю свою жизнь.

И он умеет буквально все – в каком-то смысле, не хуже дяди Саши.

Именно Оскару суждено было стать моей первой любовью – да-да, той самой, с трелями соловья, придыханием, и замиранием сердца. Конечно же, абсолютно платонической, но с постоянной боевой готовностью – буде только представится такая возможность! – отдать любимому и душу, и тело.

Соловьев, кстати, в Яхромке завались, иной раз всю ночь так щелкают и свистят – заснуть просто невозможно!

Смешно сказать, но когда-то тринадцатилетняя я, совсем как сегодняшняя Марфа, вскакивала за полночь, чтобы пожарить Ему картошки – потому что от мамы разве дождешься? Чтоб с лучком и с яичком, в точности как Он любит. И сидела потом, по-бабьи подперев щеку кулаком, замирая от счастья, смотрела, как Он ест – и ничего мне было больше в жизни не надо!

Со стороны, небось, выглядело – ухохочешься! Мелкая тощая шмакодявка, и лысый, небритый мужик, с изуродованным шрамами лицом.

– Оскар, – приставала я к нему. – Ну скажи мне, за что ты сидел?

А он в ответ только скалился стальными зубами.

– Неправильная постановка вопроса. Не за что, Настенька, а почему.

– Ну хорошо, почему?

– Потому, что посадили.

– Оскар, но почему именно тебя? Ведь не всех же подряд сажают!

– Это ты верно подметила. Сажают не всех.

И вот так всегда! Его ужасно трудно заставить хоть что-нибудь о себе рассказать. Откуда шрамы? Пожар был, вот и обгорел слегка.

*

Сколько же раз мы с Оскаром сидели вдвоем, дожидаясь за полночь маму! Я сидела, устремив на него пылающий взор слипающихся от усталости глаз, и мечтала. Что вот, может быть сегодня… Он вдруг, на минуточку, забудет о моей маме. И забудет, сколько мне лет. И вообще обо всем на свете забудет. И окажется, что есть только я и он, а все остальное в одночасье сделается неважно.

Ну неужели он не чувствует, как я на него смотрю? Что он, каменный что ли?

Но чуда не происходило, и в конце концов я сдавалась, и уходила к себе, и мне снилось, что… Нет, не буду рассказывать, что мне снилось, у меня и сейчас еще вспыхивают уши, стоит об этом вспомнить.

Может быть, главное достоинство этого романа было в полной его умозрительности? Фантазии всегда почему-то оказываются гораздо круче любой реальности, хотя желание удовлетворяют не больше, чем жажду вода из нарисованного стакана.

Во всяком случае, когда у меня все произошло с доктором Левой, я была изрядно разочарованна.

*

Мне было четыре, а то и меньше, когда я впервые увидела домашние роды. Пара рожала у нас на кухне. Они были студенты, и обитали в студенческом общежитии, где, конечно, для приема родов не было никаких условий – один душ с туалетом за все про все на этаж, и тот в самом конце коридора.

Будущая мама показалась мне прекрасной, как заколдованная принцесса, все вообще напоминало сцену из сказки, где маме и ее помощнице отводилась роль добрых колдуний. Запах ароматические масел, полумрак, низкие утробные звуки «О-о-о-о!», выпеваемые роженицей на схватках, наконец, крик ребенка и всеобщая радость и ликование, последовавшие за этим. Это было настоящее волшебство – ведь я точно знала, что вначале там никакого ребенка не было, и вдруг он появился – из ничего, ниоткуда! Они его просто наколдовали!