Институт репродукции

– Как?! Что?! Сволочь, козел, говнюк! Еще ж два месяца до срока осталось! Это надо немедленно прекратить! Где ваша операционная?

– Сидите спокойно. Все равно вас туда не пустят! Да и поздно! Операция началась пятнадцать минут назад, ребенка наверняка уже извлекли. Давайте я лучше провожу вас в отделение интенсивной терапии новорожденных, его вот-вот туда привезут.

– Кого, Кричевского?!? Козла этого вонючего?

– Да нет же, Маргарита Львовна. Вашего ребенка.

Она затихла. Кажется, до нее начало доходить.

Неожиданно она вскочила со стула, сдернула с себя куртку, бросила ее не глядя назад, на стул, куртка свалилась на пол, но женщина даже не обернулась. У нее сделалось неуверенное, счастливое лицо, с дрожащими, разъезжающимися губами.

– Как вы сказали? «Уже извлекли»? Так идемте же! Скорее идемте туда! Я должна его сейчас же увидеть! Мальчик мой! Ведь это же ничего, что так рано? С ним все будет в порядке, правда?

– Конечно же, я абсолютно уверена!

Ни в чем я, конечно, не была уверена. Но сказать такое язык бы не повернулся.

*

– Пить!

– Вам еще нельзя, Аркадий Андреевич. Хотите, намочу губы?

– Да. Спасибо. Во рту все… попересохло.

– Вот. Еще?

– Да, если можно. А-а-а! Хорошо! Ребенок… родился?

– Да, все хорошо. Мальчик, кило восемьсот, тридцать семь сантиметров. В открытом инкубаторе, на грелочке, дышит сам.

– А Рита… она там… с ним?

– Да.

– Скажите ей, чтоб пришла сюда!

– Это реанимация. Сюда никого не пускают.

– Но… вы же тут?

Я меняю капельницу, меряю пульс и давление. Снова и снова смачиваю губы мокрой салфеткой.

– Где Рита? Я хочу… хочу ей сказать…

– Потерпите полчасика. Вас скоро переведут в палату.

– Но… как вы не понимаете… Она ведь думает… Я же должен ей объяснить…

– Потом, потом. Успеете, не все сразу.

Я выхожу в коридор и блаженно прикрываю на десять секунд глаза. Лампы дневного света в интенсивке такие яркие! Слава Б-гу, операция прошла хорошо, все живы и относительно здоровы. Пациент очнулся, можно переходить к текущим делам.

Из палаты дяди Феди слышится возмущенный плач. Заглядываю туда.

– Послушайте, сколько можно! Я с самого утра жду консультанта по грудному вскармливанию! Когда уже, наконец, кто-нибудь появится?! Ребенок голодный, плачет, молоко у меня, извиняюсь, уже на пол капает. Поймите, это ж не моя прихоть! Из-за этих идиотских антибиотиков ребенок столько времени пил всякую дрянь! Теперь его невозможно заставить взять грудь!

Как правило, наши пациенты не кормят сами. Сразу после родов им дают таблетки, и в течение нескольких дней нагрубание молочных желез, так досаждающее Косте сейчас, исчезает бесследно. Грудь возвращается к своей прежней, добеременно-плоской форме.

Дядя Федя – редкое исключение. Утверждает, что кормление, как и беременность, улучшает качество голоса. Но, по-моему, он все врет, и ему просто нравится кормить.

– Федор Евдокимович, понимаете, у нас ведь на весь Институт всего два консультанта. И они абсолютно неуловимы. Мы им уже по нескольку раз звонили и в первое послеродовое, и во второе, и в обсервацию, везде оставили сообщение. Давайте, может, пока сами как-нибудь попробуем справиться? Ну, хотите, я вам помогу?

– Сам я уже чего только не пробовал! Валяйте, теперь ваша очередь.

Я много раз видела, как это делает мама, когда к ней приходят пациентки после роддомовских родов. Она говорит: «Ну что ж, у вас было плохое начало. Теперь мы о нем забудем, и все начнем заново.»

Я раздеваю маленького, орущего Никитку до памперса, расстегиваю до пояса на дяде Феде пижаму, и кладу ребенка к отцу на живот, кожа к коже, стараясь не задеть багровый, все еще местами сочащийся шов. Малыш несколько раз еще вскрикивает, вздрагивает, но постепенно стихает, глубоко вздыхает и полностью расслабляется.

– И что? – нетерпеливо ворчит дядя Федя. – По-моему, он просто заснул!

– Ш-ш-ш, – говорю я. – Мы никуда не спешим. У нас впереди вся жизнь!

Дядя Федя скептически передергивает плечами.

– Что ж! По крайней мере, он хоть больше не плачет.

Проходит десять минут, пятнадцать, двадцать. Теперь уже оба они расслабленно, равномерно дышат. Дядя Федя прикрывает глаза, начинает и сам потихоньку задремывать. Проходит полчаса.

Очень осторожно я передвигаю малыша поближе к соску и слегка надавливаю на ореолу. Капли молока брызжут младенцу в лицо, попадая на нос, щеки, немножечко в полуоткрытый рот. Никитка приподнимается, принюхивается, глазки его оживают. Он делает несколько движений головкой вперед-назад, точно приноравливаясь, и …раз! – с ходу вцепляется в сосок, глубоко захватывает и начинает равномерно сосать. Захлебывается, отпускает, нетерпеливо мотает головой, вцепляется снова…

– Как… как ты это сделала?!

– Но я ничего не делала! Вы же видели, он все сам! Вам просто обоим надо было успокоиться и перестать нервничать!

– Настя, ты гонишь! Это волшебство!

У дяди Феди внезапно делается молодое, счастливое лицо. Впервые в жизни он даже кажется мне красивым.

*

Телефон у меня в кармане начинает вибрировать. Делаю извиняющийся жест, и выхожу из палаты. Все равно я им больше не нужна, дальше они и сами прекрасно справятся.