Институт репродукции

Наташа и Гриша пили чай, по очереди отхлебывая из одной чашки, и уверяя со смехом, что таким образом делятся мыслями друг с другом. Наташины близняшки, хорошенькие и сладкие, спали на большом диване, на заботливо подстеленной чистенькой, беленькой простынке. По обеим сторонам от малышек устроились спать, шумно повизгивая и всхрапывая во сне, все три наших собаки. Собаки тоже подустали за день, от шума, беготни с детьми и бесконечных стараний увернуться от множества ног, так и норовящих отдавить лапы.

Я подлила нам с Костей чаю покрепче, придвинула поближе остатки торта с последней, чудом уцелевшей цукатной розочкой, один вид которой придавал мне храбрости, сделала глоток и, собравшись с духом, громко и внятно произнесла, ни к кому конкретно не обращаясь:

– А мы это… того… с Костей вчера поженились.

– Чего?! – мама от неожиданности выронила гитару, отозвавшуюся возмущенным звоном. Оскар осторожно поднял ее и погладил, точно желая успокоить. Гладил до тех пор, пока струны не перестали дрожать и звон не утих.

– Что-что вы с Костей сделали?!

Костя под столом стиснул изо всех сил мою руку. Накануне мы с ним подробно все обсудили, и решили, что, в крайнем случае, возьмем и переедем к нему, но сейчас, если честно, мне было страшно об этом даже подумать.

– Ну, это, расписались мы в смысле. Мам, ты не думай, ничего такого, мы это из-за детей просто, ну, понимаешь…

Воцарилась гнетущая тишина. Марфа открыла было рот, явно собираясь что-то сказать, но так и не решилась, и сидела теперь с раскрытой варежкой, водя глазами с мамы на меня и обратно.

– Вот здорово! – восхитился Гриша. – Настя, Костя, поздравляю! Вот же вы молодцы! – он перегнулся через стол и громко чмокнул меня где-то возле уха. – Мам, я что хотел сказать-то – мы ведь с Наташей тоже на той неделе заявление подали. Ну, ей же надо как-то с пропиской определяться. И девочек я хотел бы удочерить. Мы с ней пока в Москве поживем, можно?

Мамин горящий взор метнулся с меня на Гришку. Гришка всегда был ее любимцем. Пока она мучительно искала, что б ему такого сказать, прозвучал, так сказать финальный аккорд. Из-за стола решительно поднялся дядя Саша, причем Марфа шикала на него, и отчаянно дергала за пиджак, изо всех сил пытаясь усадить обратно.

– Ну что, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! Аглая Михеевна, Христом- Б-гом молю, чтоб нам с Марфой записаться наконец, как нормальные люди! А то и дитенка уж народилась, а я все хожу, вроде как ни при чем, то ли есть у меня семья, то ли так просто это все. Прям недочеловеком себя из-за этого всего чувствую. А ведь я б с удовольствием, да и Марфа, если честно, не против. Это ведь она сейчас молчит, чтоб вас не расстраивать. Да ебтыть, Мась!, не дергай ты меня за пиджак, сажусь я уже, сажусь, дай договорить только! Давно б уже расписались по-тихому, и принципы ничьи высокие не стали б тревожить, так ведь разрешение ваше нужно. Марфа ведь еще несовершеннолетняя.

– Марфа, это правда? – спросила мама, но, не дожидаясь ответа, взмахнула руками и рухнула на диван, закатившись от хохота. Собаки так брызнули во все стороны. А близнецы, наоборот, даже и не проснулись. Мама докатилась до них, остановилась, и осторожно откатилась слегка назад.. Материнские инстинкты брали в ней верх в любом состоянии.

– Ой, не могу! – взвизгивала мама сквозь смех. – Ой, ну вы все даете! И молчали, главное, прям, как партизаны! Да что ж я, страшная, что ль, такая? Пугало из меня какое-то сделали! Помрешь тут с вами!

Отсмеявшись, мама тыльными сторонами обеих рук энергично вытерла навернувшиеся на глаза слезы, и тогда уже вполне серьезно сказала, что ей, по-хорошему, и впрямь следовало бы обидеться. За то, что все мы, как видно, держим ее за какую-то идейную идиотку. В то время, как она вовсе не дура, и вполне способна понять, что в жизни бывают обстоятельства, когда приходится поступаться принципами.

– Значит, благословляешь? – полушутя-полусерьезно уточнил Гриша.

Мама замахнулась на него гитарой, после чего, нарочито фальшиво, сыграла на ней марш Мендельсона. Я перевела дух и плюхнулась назад на свой стул. Возле меня Марфа облегченно вздохнула, опуская голову на плечо ненаглядного своего дяди Саши. Гришка, незаметно для мамы, показал мне на большой палец, а Костя поднес мою покрасневшую от его мертвой хватки руку к губам и нежно поцеловал.

На лицах у всех читалось: «ну, слава Б-гу, пронесло!», все сразу заговорили, одновременно и вразнобой: а что, мол, не открыть ли по такому случаю новую бутылку вина, или даже чего покрепче, а то, может, согреть еще чаю, ну-ка, кто будет еще чай, поднимите руки, так, один, два, три…, свежо как стало, может окно закрыть?

– Аглаюшка, – выделился в общем хоре хрипловатый баритон Оскара, – а как думаешь, может и нам заодно с тобой…

Он не договорил. Мама резко встала, швырнула многострадальный инструмент на диван, и вышла, от души хлопнув за собой дверью. Было очевидно, что тут ее терпенью настал предел.