Институт репродукции

Женщина пророжала всю ночь. Тихо и мирно, с эпидуралью и всевозможным комфортом. Время от времени она вежливо спрашивала минеральной водички, или там поменять угол наклона экрана телевизора напротив кровати. Мужик ейный так к ней ни разу и не зашел. Впрочем, они иногда перезванивались. Его бокс был ближе к посту, поэтому время от времени до меня долетали его мужественно-нежные реплики: «Да, дорогая! Конечно! Все будет, как ты скажешь! И я тебя.» И громкие чмоки в телефонную трубку. А ее голос я слышала, только если она звала меня зачем-то, или начинала громко стонать.

Еще мне было слышно ребенка – сердцебиение монитор подавал прямо ко мне на пост, так что вся ночь у меня прошла под ровный и четкий стук, в ритме 140- 150 в минуту, чуть замедляющийся на схватках.

Часа в три оба будущих родителя одновременно стали терять терпение. Чем дальше, тем чаще задавались вопросы: «Ну, что? Скоро еще? Долго это еще будет продолжаться? Сделайте же, наконец, что-нибудь!»

Был бы тут кто из настоящих врачей, давно б сделал – пузырь бы плодной рванул, или окситоцину прокапал. Но все были заняты, так что мы с Митей просто по очереди заговаривали им зубы.

А ребеночек родился под утро, в четыре двадцать – сам, без никакой лишней помощи, выскользнул – мне только подхватить осталось и пуповину перевязать. Эпидураль к тому времени у матери отошла, до анестезиолога я так и не дозвонилась, так что стонала роженица под конец уже на весь коридор, зато и тужилась сама, абсолютно правильно, без каких-либо понуканий с моей стороны.

Мужик при каждом стоне страдальчески морщился – я видела, пробегая мимо – но так и не убрал рук с клавиатуры, не оторвал взгляда от экрана, и не зашел посмотреть, что там у нас и как.

Мальчик родился пухленький, щекастый, с белыми слипшимися кудряшками. Такое солнышко! Я вымыла его, завернула в пеленку и понесла показывать. Новоявленный отец молча выслушал мои поздравления, послушно взял ребенка из моих рук в свои, неловкие и трясущиеся. Некоторое время постоял с ним в руках, жадно всматриваясь в сморщенное, помятое, личико, и видимо, безуспешно пытаясь отыскать собственные черты. Ребеночек, однако, на данном этапе был еще вещь в себе – среднемладенцевый, ротик бантиком, бровки домиком, ни на кого конкретно пока не похожий…

Вернув мне дитя, мужик неожиданно поинтересовался:

– Сколько сейчас времени?

– Без десяти пять.

– Блин! Что ж я жене-то теперь скажу!

*

Смена сдалась легко, и с кружащейся от бессонницы головой я, жмурясь, выползла на утреннее солнце.

Как муха после зимы. Странно иногда выйти после суток из Института, и обнаружить, что где-то за его стенами тоже есть какая-то жизнь.

И вот, солнце, небо, весна. На деревьях клейкие листочки.

Я глянула вниз, и с высоты холма, на коем высится здание Института, отчетливо разглядела чернеющую у остановки за воротами маленькую фигурку. Фигурка была неподвижна, и не среагировала никак на подходящий автобус, что было странно, ибо автобусы у нас здесь не часты.

Так что я бодро полетела с холма вниз – мне-то упускать автобус уж никак не хотелось. Глупо, конечно. Успеть на него оттуда, где я была изначально, можно было лишь чудом.

Однако чудо произошло – завидев меня, фигурка мигом пришла в движение, замахала автобусу руками, вспрыгнула на подножку, и осталась висеть на ней, пока я не подоспела, не давая водителю возможности закрыть дверь и уехать. А едва я оказалась на расстоянии вытянутой руки, рука тут же вытянулась и втянула меня в автобус. Который немедля захлопнулся и покатился.

– Задницу в другой раз защемлю, кавалер недоделанный! – Рявкнуло матюгальником на весь салон, но мы с Костей не среагировали. Мы были заняты. Мы целовались. Шутка ли – целые сутки не виделись!

Голова у меня плыла от усталости, и было легче легкого потерять контроль над собой, и так, лежа на его плече, то засыпая, то просыпаясь, под убаюкивающее покачивание автобуса, а после лязганья на стыках поезда метро, поехать к прямо нему. В уютную мансарду с разбросанными на полу рулонами обоев, запахами краски и скипидара, потрескивающими в камине дровами. В мягкую, зовущую глубь продавленной раскладушки. Не заезжая домой, не встречаясь с Игорем, не принимая никаких животрепещущих решений.

Но это было невозможно. И, поцеловавшись в последний раз, мы расстались на станции монорельса, клятвенно пообещав друг другу созвониться как только, так сразу.

*

У меня на кровати окотилась кошка. Кошек, в отличие от собак, мама не отслеживает, не стерилизует и не прививает. Кошки живут сами по себе во дворе и доме. Они ловят мышей, лопают корм из широкой и низкой миски, всегда стоящей у нас на веранде, заходят и выходят, когда им вздумается, в общем, сами разбираются между собой. Время от времени большая часть поголовья вымирает от кошачьих вирусняков – мама называет это естественным отбором. Если больная кошка попадется кому-нибудь на глаза, ее, конечно, будут лечить – все-таки мама в прошлом ветеринар, в смысле, кончала местный ветеринарный техникум. Но обычно кошки умирают тихо, загодя исчезая с этой целью из нашего шумного дома.