Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

Для противопоставления двух логик, писатель использует субъективный критерий различения святого от грешного, преступника от жертвы. Писатель создал принцип проникновения в тему-проблему через собственные переживания, личную заинтересованность, «тактильное ощупывание» проблемы всеми органами чувств, преломление логики фактов в логике чувств, духа и тела. Писатель «подает» факты так, как ему хочется, постоянно морализуя, сознательно обнажая и заостряя «идеологичность» созданных им текстов. Ему важен не просто «объективный» факт сам по себе, он стремится передать его, сохраняя всю его религиозно-нравственную аксиологическую значимость. Субъективность и идейность, лежащие в основе дискурсивных «обобщений», стали основой индивидуального мифотворчества писателя.

Было бы ошибочным искать традиционный православный язык или символику в его произведениях. Не найдем мы в них функционирующую церковь (службы), святых икон или обрядовых действий (этим он существенно отличен от Толстого). В его текстах религиозные догмы теряют свой изначальный смысл и обретают новый, возникший в индивидуальном мифотворчестве писателя. Реальность Достоевского носит ярко выраженный семиотический характер. Необходимо отделять автора-Достоевского, который использует в своих произведениях религиозные идеи и символы от личности Достоевского, открыто выражавшего свою приверженность русской православной церкви, ее ценностям и обрядам[122]. Мечта и реальность у него никогда не совпадали. Конечный синтез так и не был осуществлен (Г.В. Флоровский).

Достоевский развивает свои идеи по закону дискурса, обладающего автономной аргументацией и фактологией в рамках определенного «хода» мышления. Факты «ввинчиваются» в текст как его составная часть, становятся вспомогательным материалом для перекодировки в иную систему – мифологических образов, наполняющих текст новыми смыслами. Сознательно текст воспринимается автором как некая данность, направленная на фиксирование реальных событий и явлений, но бессознательно реализует лишь авторскую установку на самоопределение, на созидание собственного мифа или мифа о себе через императивную форму автономного дискурса. В мифе смысл и форма совпадают, и читатели погружаются в события, описанные в художественном тексте, сконструированном по законам мифа, как в новую реальность, которую они зачастую ошибочно принимают за объективную. «Читатель переживает миф как историю одновременно правдивую и ирреальную <…> Основную функцию мифов можно выявить, обратившись к их потребителю»,[123] а не создателю.

Необходимо учитывать то, что миф является не сознательным искажением или идеологизацией процессов реальной жизни, но лишь специфической формой сохранения и укрепления какой-то глобальной идеи. Специфической чертой мифомышления является способность выдавать историческое событие за естественное (природное), искать архетипические мотивы в сиюминутном и случайном. В то время, когда процесс секуляризации все больше дифференцирует общество и церковь, Достоевский создает свою религиозную мифологию, по мощи вполне сопоставимую с первохристианской. Например, в его творчестве вся православная мифология и богословие могут быть представлены в качестве естественной первоосновы («прафеномена») и почвы формирования концепта русской нации (русской идеи) – мифообраза, созданного Достоевским и заполонившего философию второй половины века различными авторскими интерпретациями.

Миф – это метаязык, вторичный язык, на котором говорят о первом – языке фактов, событий, первоначальных идеологий. В соответствии с этим можно описать христианскую догматику (религиозный словарь) как первичный язык, а литературно-публицистический текст-миф как деформацию и перекодирование изначального смысла/дискурса. Желание «сохранить» истину в акте переосмысления ведет к ее неизбежному «преобразованию» и деформации. Означающее (святоотеческое и славянофильское наследие, народные верования и народный язык) как смысл, возникший в художественном дискурсе, приобретает форму литературного или философского мифа, лишается своей конкретности и незыблемости. Оно перестает быть ясным и отчетливым, превращается в объект полисемантического изучения. «Можно было бы подумать, что смысл обречен на смерть, но это смерть в рассрочку; смысл теряет свою собственную значимость, но продолжает жить, питая собой форму мифа»[124].