Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе

От сизого дыма папирос и трубок даже веки щипало, хотя уже пооткрывали все окна. Ленин поморщился, вышел из-за стола, сел на подоконник и высунулся насколько мог.

— Продолжайте, продолжайте, — обернулся он.

Рыков снова взглянул на Цюрупу:

— Ну скажите мне, уважаемый товарищ парком продовольствия! Есть у вас вооруженная сила, чтобы заставить какой-нибудь, к примеру Елабужский, Совет изменить его «твердые» цены? Это один Совет. А ведь речь идет обо всей России!.. Океан-океанище хозяйств, хозяйчиков! И каждый сидит на своем сундуке с хлебом и — убей его! — не отдаст ни зерна!

— Отдаст! — сорвавшись, перебил Рыкова Цюрупа. — Отдаст! Иначе грош нам цена! — и тут же, взяв себя в руки, продолжал спокойнее: — Именно это и предусматривает наш декрет — именно меры, конкретные меры для того, чтобы взять хлеб со всего океана, со всего океанища!

— Ваш декрет лишь констатирует, что власть не чувствует за собой силы — декларирует чрезвычайные меры, а на деле... Я понимал бы диктатуру, если были бы в действительности органы, которые могли бы ее осуществить.

— Будут!

— Когда? Сегодня в «Нашей Родине» пишут, что каждый москвич получает меньше еды, чем канарейка, живущая в редакции...

— Верно... — поднялся Цюрупа. — Верно, что положение критическое, что для создания продовольственной диктатуры нужны время и средства. Здесь мы не расходимся в оценке обстановки, в реальном, как вы изволили заметить, подходе к действительности. Но разница лишь в том, что фанатик Цюрупа верит в возможность создания дисциплинированного и всеобъемлющего продовольственного аппарата, а реалист Рыков не верит. Из этого неверия и проистекают практические его предложения.

— Это, простите меня!.. — взметнулся Рыков. — Это все слова — поэзия, уместная на митинге.

— Позвольте!

— Нет уж! Вы позвольте! Если нам дорога Советская власть, надо немедленно начать давать разрешения на приобретение хлеба. Если же России нужен свой Скоропадский, тогда нужно строго соблюдать хлебную монополию, не изменять твердых цен и поддерживать декрет о продовольственной диктатуре!.. Владимир Ильич! Я все понимаю. Я допускаю, что при свободной выдаче разрешений на закупку хлеба мы будем платить по шестьдесят рублей за пуд, а продавать по сорок. Пусть! Но ведь в этом же наше спасение!

— Не спасение, а гибель! Именно в этом гибель! — горячился Цюрупа. — Ваши конкретные предложения равнозначны сдаче социалистических позиций в коренном вопросе революции.

— Опять поэзия! Вы докажите...

— И докажу. Дайте мне только развить мою мысль. Я докажу!

— Товарищи! К порядку! — нахмурился Ленин, встал с подоконника, уселся на свое место. — Нельзя ли все-таки поменьше курить? — обратился он к Рыкову, хотя курили почти все. — Пожалуйста, товарищ Цюрупа.

— Так вот... — Александр Дмитриевич перевел дыхание: «Что такое? Почему так покалывает сердце? Как тяжело дышать...» Он еще раз глубоко вздохнул, собрался с мыслями:

— Керенский в свое время поднял твердые цены на сто процентов. И что же? Несколько крупных помещиков обогатились неслыханно, а через самый короткий промежуток времени подвоз хлеба прекратился вообще: крестьяне стали ждать дальнейшего повышения цен. Это, так сказать, из области истории. А вот современность: Вятский продкомитет поднял цену в два с половиной раза и... остался без хлеба. В Харькове (в хлебной Украйне!) благодаря отмене хлебной монополии Центральной радой пуд хлеба стоит нынче четыреста рублей! Теперь простой расчет: при месячном наряде в четырнадцать миллионов пудов хлеба (что фактически является голодной нормой для страны) определяемая товарищем Рыковым разница между закупочной и отпускной ценой в двадцать рублей на пуд даст сумму в двести восемьдесят миллионов за месяц, или... или... около трех с половиной миллиардов в год!

— Круглая сумма! — невольно вздохнул Петровский.

— Товарищи! — жестом успокоил всех Ленин. —

Времени у нас в обрез. Надо успеть на заседание ВЦИК. Продолжайте, товарищ Цюрупа!

«Как болит сердце! Как щемит, ноет! Вот уж истинно грудная жаба... Ох...»

Александр Дмитриевич снова попытался набрать воздуха, который никак не хотел входить в легкие, словно его вдруг не стало в комнате:

— Итак, три с половиной миллиарда надо будет откуда-то взять... Но откуда у товарища Рыкова уверенность, что закупочная цена на хлеб остановится на шестидесяти рублях? У меня такой уверенности нет. И у вас ее быть не может, товарищ Рыков! Я полагаю, что первый же опыт «выдачи нарядов направо и налево» поднимет закупочную цену значительно выше шестидесяти рублей. И тогда суммой в три с половиной миллиарда нам не обойтись.

— И хлеба не будет, и финансы подорвем! — произнес кто-то.