Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе

— Я с большим интересом слушал товарища Рыкова, — продолжал Александр Дмитриевич, — и охотно последовал бы за ним в области практических рекомендаций, ибо не меньше товарища Рыкова опасаюсь за судьбу революции, но... всякий рецепт должен оправдываться законами экономики, а не душевным настроением. Экономических же обоснований как раз и не видно в советах товарища Рыкова: отменить хлебную монополию или поднять цены на хлеб — значит обогатить спекулянтов, накормить богатых и уморить голодом бедняков. Вот вам и вся «поэзия»!

Цюрупа с трудом улыбнулся, поднял руку, чтобы стереть пот со лба, и вдруг рухнул на стул.

Кровь стучала в висках, в ушах звенело. Сердце колотилось и ныло, к горлу подступил жесткий горячий ком и сводил язык, губы жгущей сухой судорогой. Хоть бы стакан воды, хоть бы глоток!.. Но графин стоял далеко: на столе, перед Лениным, и неудобно было отвлекать товарищей от решения дела, которое не могло больше ждать ни минуты. К тому же не хотелось показывать оппоненту свою внезапную слабость: пусть думает, что Цюрупе легко даются такие выступления, что он побледнел и опустил очи долу просто так, в упоении собственным красноречием. Словно сквозь сон, словно из-под воды доносился до него ленинский баритон:

— Голосуем декрет, предложенный товарищем Цюрупой, со вчерашними поправками... Та-ак... Кто против? Нет. Кто воздержался?

Напрягая всю волю, чтобы не потерять сознание, Александр Дмитриевич поднял взгляд: воздержался Рыков.

В глазах все поплыло, замелькало, смешалось: и мятый костюм Рыкова, и очки Бонч-Бруевича, и стол, покрытый сукном... Нет, не надо было всю ночь сидеть над текстом декрета, хоть бы пару часов следовало соснуть. Хоть бы часок!

Он уперся кулаками в стол, поднялся, выпрямился наперекор всему: «Нет же, нет, не свалюсь!» — и пошатнулся. Но в то же мгновение, знакомая — тут не ошибешься, чья это могла быть еще — рука жестко обхватила его, поддержала и помогла устоять:

— Что с вами, батенька?

— Ничего, Владимир Ильич.

— Выпейте воды.

Он хлебнул из стакана, и сразу же серая муть перед глазами прояснилась, очертания предметов стали резкими, как в синематографе, когда сперва изображение не в фокусе, а потом вдруг становится отчетливым. Прямо перед собой Александр Дмитриевич увидел встревоженные глаза Ленина. Вздохнул глубоко, сделал еще глоток, еще, еще:

— Ух!.. Хорошо! Спасибо...

— Как же так, дорогой мой? Почему не бережете вы казенное имущество?

— Какое казенное имущество, Владимир Ильич?

— Наркома Цюрупу. А ведь вам еще предстоит — сегодня же! — отстаивать декрет во ВЦИК. А там один Федор Дан чего стоит! Это вам не Рыков! Не-ет...

И несколькими часами позже Александру Дмитриевичу пришлось убедиться в справедливости этих ленинских слов.

Просторный и уютный зал ресторана «Метрополь», уже привыкший к словесным баталиям с тех пор, как из него выкинули столики, составили стулья рядами, а на помосте для оркестра водворили председательский стол Свердлова, то и дело содрогался словно от взрывов.

И Дан и Мартов, как дважды два, доказывали, что ни одна из мер, предложенных народным комиссаром продовольствия, к желаемому результату не приведет, что надо ждать только краха хлебной монополии вместе с крахом всего народного хозяйства, что продовольственная катастрофа задавит не только Советскую власть, но и саму революцию.

И Дан и Мартов откровенно смеялись в лицо Александру Дмитриевичу во время его доклада, держались уверенно, показывая всем, и особенно иностранным корреспондентам, что меньшевики живы- здоровы, что они заседают здесь, в высшей инстанции страны, в ее парламенте, что они — сила, которую нельзя сбрасывать со счетов.

Меньшевиков поддержали правые эсеры.

Левые эсеры, как всегда, заколебались.

Но вот Ленин сказал что-то Шлихтеру, сидевшему с ним рядом.

Шлихтер поднялся на трибуну...

Чаша весов начала склоняться в другую сторону: Шлихтера и Цюрупу поддержали большевики — члены ВЦИК, и в конце концов Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет большинством голосов принял декрет о продовольственной диктатуре, представленный наркомом Цюрупой.

После заседания Александр Дмитриевич вышел из «Метрополя» вместе с Лениным.

Владимир Ильич достал часы:

— Батюшки! Семнадцать минут второго!

— Да-а... — вздохнул Цюрупа. — Двадцати четырех часов в сутках нам явно недостаточно.

— И все-таки это чертовски здорово: свергать буржуазию! — довольно улыбнулся Ленин. — Пройдемтесь пешком? Тут ведь совсем недалеко. — Он махнул рукой шоферу. — Поезжайте, товарищ Гиль! Отдыхайте. — И, закинув снятое пальто за спину, зашагал, мечтательно поглядывая на ночное весеннее небо.