Интербригада

– Возалкал, братие, труда твоего, – пропел в трубку Астандил Саломонович Шрухт. – Растекашися ли, витязь, мыслию по древу? Сизым волком по земли? Шизым орлом под облакы? – вопрошал Шрухт, находившийся, видимо, в процессе изучения памятника древнерусской патриотической литературы «Слово о полку Игореве».

Я самым что ни на есть шизым орлом обмяк в кресле. Шрухт. Роман о Гурлянде. Совершенно вылетело из головы.

Написать роман, конечно, можно, но проблема в том, что нельзя. «Не напоминай мне о прошлом», – говорила Настя. Я тоже хочу, чтобы прошлое оставило меня. Я председатель Интербригады, я не могу сочинять роман о сионистском заговоре.

– Почнем же, братие, повесть сию, иже истягну ум крепостию своею и поостри сердца своего мужеством, – доносилось из трубки.

Я сморщился.

– Наполни вся ратнаго духа, наведе своя храбрыя полкы за землю Руськую…

– Астандил Саломонович, не могли бы вы говорить нормальном языком?

– Мог бы, – ответил Шрухт. – Игорь-князь с могучею дружиной мила брата Всеволода ждет. А я жду от вас роман. Сроки-то поджимают. Жду, заметьте, с могучею дружиной.

– Вы мне угрожаете, Астандил Саломонович? Вы знаете, чем я сейчас занимаюсь?

– Бросьте, – сказал Шрухт, – меня не интересуют ваши детские игры. Я слышал, пайцза вам пригодилась. Пользуетесь моей защитой, а нос воротите. Нехорошо. Совесть не зазрит?

Совесть подсказывала послать Шрухта к чертовой матери. Судя по учащенному дыханию, Шрухт разгадал коварные замыслы совести.

– Не возьму в толк, о чем рядиться? Вы вправе пользоваться пайцзой, а я вправе ожидать от вас обещанного романа.

Я немного помолчал и сказал:

– Романа не будет.

– А как же выход, сиречь аванс?

– Аванс я вам верну.

– Завтра, – сказал Шрухт. – Аванс вы вернете завтра.

– Но я…

– До завтра, – отрезал Шрухт. – Здрав будь, князь, и вся дружина здрава.

Вернуть аванс завтра совершенно немыслимо, ведь все деньги ушли на Настину поездку в Канаду. Не вернуть тоже нельзя. «Заметьте, жду с могучею дружиной». Дружина, пожалуй, не понадобится. Достаточно одного полоумного Дучи.

В кабинет ворвался Пожрацкий с совершенно идиотским вопросом: бегаю ли я по утрам?

– Раньше бегал за пивом, теперь нет. Хочешь одолжить спортивный костюм?

– Знаешь ли ты, – спросил Гаврила тоном, предполагавшим последующую сенсацию, – знаешь ли ты, что великий оратор Демосфен укреплял голос бегом?

– Почему бегом?

– Древние греки все болезни лечили бегом, – сказал Пожрацкий, и в его голосе ощущалось превосходство цивилизованного человека перед какими-то античными недоумками. – Плутарх свидетельствует, что некий Лаомедонт страдал расстройством селезенки. И по совету врачей лечил селезенку бегом на большие расстояния. А в итоге сделался одним из лучших бегунов. Вылечил ли Лаомедонт селезенку – об этом история умалчивает.

– Уйди, Пожрацкий. Не до тебя.

– Я уйду, но прежде хочу, чтобы ты задумался. Задумался о судьбе античных ораторов. Другу Демосфена – оратору Гипериду – перед смертью вырезали язык.

– Логично, он же оратор. Тебе бы на его месте вырезали… Впрочем, сам знаешь.

Пожрацкий презрительно усмехнулся.

– С твоего позволения, я продолжу. Гипериду, другу Демосфена, вырезали язык. Врага Демосфена Демада предали мучительной смерти, а перед этим убили его сына у него на глазах. Сам Демосфен отравился. Отрубленную голову Цицерона поднесли Марку Антонию, чтобы тот на нее любовался.

– Чего ты от меня-то хочешь?

– Ты стал оратором, Бобби. Ты постоянно выступаешь, даешь интервью. Не спорю, местами выходит недурно, но помни, какая судьбы уготована ораторам. Я не желаю тебе такой судьбы. Я хочу спасти тебя.

– Каким образом?

– Я мог бы выступать вместо тебя.

– Понятно. Я оценил твою жертвенность.

Пожрацкий достал сигару и принялся кромсать ее миниатюрным ножичком.

– Сигары? – удивился я. – Ты куришь сигары? Смотрю, ты хорошо устроился на новом месте.

– Об этом я и хочу с тобой поговорить, – сказал Пожрацкий. – Я чувствую невероятный прилив сил. Будто кто-то… как бы сказать… жало мудрыя змеи в уста замершие мои вложил десницею кровавой.

Меня аж передернуло. Еще один любитель изящной словесности.

– Прекрати говорить стихами. Стихов я сегодня достаточно наслушался.

– Могу говорить прозой. Мой конек – публичность. Мне тесно в узких рамках зама по финансам.

– По финансам, – машинально повторил я. – По финансам? По финансам! Гаврила, дай денег из партийной кассы. В долг.

– Наличности у меня нет, – грустно сказал Пожрацкий. – Впрочем, безналичности тоже.

– Хороший у меня зам по финансам.

Пожрацкий взорвался. Он крутится как белка в колесе, день и ночь выбивает гранты, а ему не доверяют. Он как мальчик на побегушках, как Ванька Жуков у сапожника Аляхина. Ему что ни день селедкой в харю тычут, а все деньги тем временем хранятся у Громбова в сейфе.

Внезапно Гаврила перешел на шепот:

– Я знаю, как достать деньги из сейфа. Там код из четырех цифр. Первые три цифры – 193. Осталось выяснить последнюю. Уверен, последняя цифра – семерка.

– Почему именно семерка?

– Это элементарно. Получается 1937. Твой Громбов гэбэшник, он должен любить этот год.