Интересная жизнь… Интересные времена… Общественно-биографические, почти художественные, в меру правдивые записки

Пригласил я на «Дебют» и ныне всемирно известного скрипача, а в то время малоизвестного молодого лауреата музыкального конкурса Гидона Кремера. Пришел он с первой своей граммофонной пластинкой, только что выпущенной фирмой «Мелодия». Вот с этой-то пластинкой и произошел казус. Идет передача, естественно, как и все в это время на телевидении, живьем, интересный разговор, вопросы – ответы, и должна пойти в эфир запись одного из исполняемых Кремером произведений. Запись с пластинки. И здесь звукорежиссер с ужасом сообщает мне шепотом (конечно, вне камер), что звук с пластинки не идет. Что-то заело. А Кремер уже скрипку достал, приготовился изображать прямое исполнение. Жуткая пауза, повторяю, в прямом эфире. Я собрался с духом: «Гидон, милый, играй вживую!» И он заиграл. В отдельном маленьком зале ресторана ЦДЛ. Перед пятью-шестью слушателями. В таких условиях, наверное, в первый и последней раз в жизни. Играл великолепно. С этими пластинками еще один казус приключился.

Позвонил я хорошему своему знакомому по комсомолу Николаю Сличенко: «Коля, у вас в театре “Ромэн” ваш артист впервые пластинку своих цыганских песен выпустил. Стоит она эфира?» Сличенко одобрил, но ничего не сказал об особенностях цыганского исполнения. Особенность же заключалась в том, что цыгане совсем не могут петь под «фанеру». Не могут потому, что они все время импровизируют. И пришлось бедному нашему звукорежиссеру опять из неприспособленного для вокала помещения что-то со звуком приличное делать. Но главные сложности с «Дебютом» мы испытали не из-за пластинок, а из-за цензуры. Вот на ней-то и хотелось остановиться поподробнее.

Я точно не знаю, как организационно обстояло в то время дело с цензурой при издании газет, журналов, книг, но на телевидении ее не было. «Как так! – воскликнут многие. – Всех и все душащая цензура, сломавшая столько творческих судеб, о которой столько написано, которой столько проклятий послано, – и не было! Да врете вы!» Нет, не вру. Все дело в том, что считать цензурой. Если считать, что цензор – это некий государственный чиновник, сидящий в своем кабинете, которому ты относишь материал и с трепетом ждешь, пока он его читает, что он вычеркнет, что оставит, а потом поставит «Цензура разрешает», то ничего этого на телевидении не было. Не было такого человека. Прежде всего потому, что читать цензору было нечего. Святая святых для выхода в эфир телевидения была Папка. Пишу с заглавной буквы, ибо это действительно был главный (и единственный!) рабочий документ всех лет моей работы на телевидении.

Блеклая серо-зеленая Папка, наверху шапка «Комитет по радиовещанию и телевидению при Совете министров СССР». На обложке одна типографская печать. На ней крупный номер 87, слово «разрешается» и число. Это военная цензура, на которую мы никогда никакого внимания не обращали, поскольку она всегда кем-то и где-то подписывалась, в силу того что никакой тематики о современных военных делах у нас не было. На папке было еще напечатано: «Визы Главлита не требуется. Завотделом». Вот это я и подписывал. Папку затем подписывали редактор данной передачи, технические службы и, наконец, в Главной редакции. Но решающей была подпись заведующего отделом. Конечно, завотделом согласовывал передачи с руководством, но отвечал за них прежде всего он. Вот почему я говорю, что никакой «государственной» цензуры я никак на себе не ощущал. Но была другая цензура, действительно жесткая, порой жестокая, бескомпромиссная – самоцензура. Тут надо сделать одно отступление.

Система Госкомитета по делам радиовещания и телевидения была довольно громоздкая. Она включала в себя аппарат самого Госкомитета с многочисленными подразделениями, его высший орган – Коллегию, так называемые Главные редакции со своим штатом, подчиненные им Отделы – программные редакции, различные службы и т. д. Многочисленные начальники, вышестоящие над Отделом, и были той надстройкой, которая следила за тем, чтобы материал «соответствовал», чтобы никто ничего не ляпнул лишнего, чтобы отражались темы, необходимые для генеральной линии партии. Это и была цензура.

Конечно, когда в число «вышестоящих» товарищей попадали люди творческие, талантливые, достаточно смелые, это облегчало работу Отдела, помогало ему делать интересные передачи. Но таких людей было маловато. А субординация на телевидении, как и в любом другом госучреждении, конечно же, соблюдалась. Готовит редактор с разрешения завотделом какую-нибудь передачу, советуется с ним, согласовывает тему, содержание, список участвующих… Готова передача, редактор подписывает Папку – «готова», завотделом ее подписывает «готова», Главная редакция, часто имея самое общее представление о передаче, подписывает – «в эфир». Завотделом доволен – дело сделано. Тут-то часто и начинается головная боль. Лучше ее причины показать на примерах.